Сердце определенно решило вырваться из груди; Фредерику казалось, что стоявшие поблизости гусары могут услышать его гулкие удары. Дождь лил не переставая, бил подпоручика по плечам, стекал с носа и подбородка. Боже милостивый. Боже милостивый. Боже милостивый. Они торчат здесь, словно конные статуи, и ждут, когда этому безмозглому Берре заблагорассудится повести их в атаку. Ну что тут непонятного? Наши по эту сторону холма; враг по другую. Все очень просто, и нечего ломать голову. Достаточно подняться по склону и лавиной броситься вниз, сметая дикарей. Отчего же медлит майор?

Перед глазами Фредерика опять возник образ Клэр Циммерман, и юноша с ожесточением заморгал, чтобы прогнать непрошеное видение. К дьяволу. К дьяволу мадмуазель Циммерман, к дьяволу Страсбург, к дьяволу все. К дьяволу ротозея де Бурмона, который тупо глядит по сторонам и мокнет под дождем, а мог бы орать, какого черта мы не выступаем! К дьяволу болтуна Филиппо, который молчит как рыба и с разинутым ртом пялится на командный пункт! Неужто они все оказались трусами? На той стороне три батальона вражеской пехоты; на этой — два эскадрона гусар. Две сотни всадников против полутора тысяч пехотинцев. И что же? Нет, они не спешат атаковать неприятеля все вместе, одним ударом. Сначала один эскадрон, потом еще два… Да еще два в резерве. А Восьмой легкий там, на другой стороне, под огнем, ждет, когда кавалерия придет ему на подмогу… Так какого черта мы не атакуем?

Но тут Берре и Домбровский повернулись к своим солдатам, Блондуа высоко поднял орла, трубач поднес свой горн к губам, и сердце юноши на миг остановилось, чтобы тут же забиться с новой силой.

— Да здравствует Император! — закричал он вне себя от восторга, и сотни голосов подхватили ликующий клич. Фредерик сжимал в руке верный клинок, Нуаро нес его на битву, а что еще нужно гусару, кроме сабли и коня?