Дабы камень не выветривался с течением времен, древний мастер тщательно отполировал свое творение. Истукан носил на себе следы охристых красок, которыми он был когда-то раскрашен. Судя по всему, усы и борода этого каменного воина некогда имели желтый цвет, одежда на нем была темно-зеленая, а шлем и панцирь – темно-красными. За прошедшие столетия дожди почти полностью смыли краску с этой статуи.

Чаще всего каменные кипчакские «бабы» представляли собой прямостоящие фигуры. Однако среди них попадались скульптуры и в сидячем положении. Сидящим оказался и каменный истукан, которым заинтересовался Мамай в это ветреное осеннее утро. Все кипчакские статуи, виденные в прошлом Мамаем, неизменно держали в руках неглубокие каменные горшочки, куда родичам полагалось класть что-нибудь съестное в виде подношений душам умерших предков. Имелся такой сосуд и в ладонях пышноусого каменного воина, возле которого застыл Мамай в глубокой задумчивости.

«Кем ты был при жизни, беком или вождем куреня? – размышлял Мамай, глядя в каменные глаза изваяния. – Сколько жен у тебя было, сколько сыновей и дочерей? Через какие битвы и опасности ты прошел? Как завершился твой земной путь, гибелью в сече или смертью от болезни?..»

В любом случае, этот знатный кипчак, навеки упокоившийся на этом холме, прожил достойную жизнь и был погребен здесь с почестями.

Об этом свидетельствует холм, самый высокий в округе, и эта каменная статуя с запечатленными на ней чертами умершего. Чем выше погребальный курган, тем славнее почивший кипчакский витязь, обретший вечный покой в его чреве. Так было принято у кипчаков в былые далекие времена.

«Ныне все не так, – с глухим раздражением подумал Мамай. – Ислам уравнял всех: знатных и незнатных, храбрецов и трусов… Ныне всех погребают в земле на кладбищах без лишних церемоний, без каменных изваяний. А павших воинов и вовсе зарывают где придется, не отмечая место их погребения ни холмиком, ни камешком… Получается, что для Аллаха люди – мусор!»

Повернувшись спиной к каменной статуе, Мамай стал разглядывать степные дали, подернутые туманной дымкой. Отсюда, с высоты, открывался прекрасный обзор во все стороны. Голубое безоблачное небо было пронизано яркими горячими лучами восходящего солнца.

Мамаю вдруг стало жутко от мысли, что если он не разобьет Тохтамыша, то имя его и былая слава очень скоро позабудутся людьми. Уже сейчас поражение от русских полков на Куликовом поле довлеет над Мамаем, как проклятье. Эта серьезная неудача подкосила авторитет Мамая среди кочевой знати. Дабы восстановить свое влияние на местную знать и вновь стать хозяином Сарая, Мамаю нужно любой ценой победить Тохтамыша!

«В прошлом я четырежды терял Сарай, но всякий раз одолевал своих противников, – мысленно успокаивал себя Мамай. – Одолею и Тохтамыша. Вот соберусь с силами и разобью этого выскочку!»

Мамай расправил плечи и вдохнул полной грудью чистый степной воздух с горьковатым привкусом полыни. Он еще раз оглядел далекий горизонт на востоке, который манил его, ибо в той стороне течет река Волга, на которой стоит Сарай.

Внезапно Мамай насторожился, его зоркие глаза заметили на гребне далеких холмов какое-то смутное движение. Там, вдали, двигалась конница, темным потоком переливаясь через изумрудно-голубую холмистую гряду. Надвигаясь с востока, конница стремительно приближалась к караванному шляху. Беспокойство овладело Мамаем; если это скачут враги, то сражения никак не избежать.

Срывающимся от волнения голосом Мамай крикнул дозорным и своим нукерам, чтобы те со всех ног бежали к подножию холма в их спящий стан, разбудили военачальников и объявили тревогу. Молодые воины опрометью кинулись выполнять приказ Мамая. Благодаря их расторопности, отряд Мамая сумел быстро оседлать коней и приготовиться к битве.

Вскоре выяснилось, что к степному шляху подошли конные отряды из Мамаева становища на реке Хопер. Оказалось, что покуда Мамай гонялся за отрядом Кайраука, его войско потерпело поражение от конницы Тохтамыша.

– Орда Тохтамыша обрушилась на наш стан нежданно-негаданно, – молвил Мамаю военачальник Турсунбек. – Нашим батырам, может, и удалось бы сдержать натиск врагов, если бы не измена. В самом начале сражения аланы и саксины перебежали на сторону Тохтамыша. У кокайцев и так был численный перевес над нами, но когда к ним примкнули аланы и саксины, тягаться с ними нам стало совершенно не под силу…

Турсунбек сокрушенно покачал головой в островерхом шлеме, обмотанном чалмой. Он не смел заглянуть в глаза Мамаю.

Мамай накричал на Турсунбека, обзывая его «малодушным негодяем». Мамай был вне себя от ярости. Все его усилия по сколачиванию сильного войска пошли прахом. Досталось от Мамая и прочим военачальникам, трусливо бежавшим от Тохтамыша.

Даже то обстоятельство, что приближенные Мамая сумели вызволить из опасности его жену, нисколько не смягчило Мамаев гнев, обрушившийся на них. Мамай называл воинов Тохтамыша «сборищем дикарей» и «трусливыми бабами в штанах», коих можно рассеять одним криком, не прибегая к оружию. При этом Мамай вспоминал свои победы над кокайцами, когда ему удалось изгнать из Сарая Урус-хана. Это случилось пять лет тому назад.

Всех выходцев из Синей Орды поволжские татары называли кокайцами. Кок-Орда в переводе с татарского значит Синяя Орда.

Ханум тоже была озлоблена на Мамаевых полководцев, поскольку во время стремительного бегства от кокайцев она растеряла всех своих служанок и была вынуждена оставить в юрте то немногое из одежды и нужных в дороге вещей, что у нее имелось.

– Я теперь совершенно нищая! – сердито выговаривала Ханум Мамаю. – У меня нет ни щепотки благовоний, ни капли ароматного масла. Нет ни гребня, ни опахала, ни румян! Зеркала и того нет!.. Вдобавок ко всему этому мне теперь придется ютиться в этой тесной грязной хижине с дырявой кровлей! – Ханум брезгливо передернула плечами, оглядев запыленные глинобитные стены жалкого жилища, куда привел ее Мамай. – Здесь же нет ни стола, ни стульев. Нет и ложа, куда мне приклонить голову. Эта бешеная скачка вымотала меня!

– Прилягь вот здесь, драгоценная моя, – ласково промолвил Мамай, суетливо взбивая вороха пожухлой степной травы разложенные на грязном полу. Мамай сам провел ночь на этой жесткой постели.

– Ты с ума сошел, муженек! – возмутилась Ханум. – Я – ханша, а не безродная рабыня!

– Иных удобств здесь нет, госпожа, – с глухим раздражением бросил Мамай, застелив ложе из травы своим плащом. – Коль ты брезгуешь этой лежанкой, тогда прислонись к стене и подремли стоя, как это делают верблюды и лошади. Нам ныне не до жиру, быть бы живу!

– До чего ты докатился, Мамай! – ворчала Ханум, устраиваясь на травяной постели. – До какого жалкого состояния ты дошел! Пастухи и те живут в лучших условиях! Как ты будешь воевать с Тохтамышем? У тебя же нет ни войска, ни денег!

– Я соберу новое войско, – отозвался Мамай, присев на корточки возле очага и подкладывая в огонь пучки сухой полыни. – В крымских городах у меня припасено много золота. Эти сокровища привлекут ко мне множество головорезов, готовых на все ради звонкой монеты. Уж я-то знаю гнусную людскую натуру!

– Гляди, муж мой, как бы этот сброд тебя самого не поднял на копья, – негромким сонным голосом проронила Ханум.

Через несколько мгновений Ханум погрузилась в глубокий сон, сморенная сильной усталостью.

В хижину вошел Актай, верный конюший Мамая. Он принес охапку сухих веток для костра.

Мамай негромко повелел Актаю остаться в хижине и поддерживать огонь в очаге.

– Меня ждут мои горе-полководцы, – ворчливо добавил Мамай, облачаясь в подбитый мехом чапан и нахлобучив на бритую голову мохнатую татарскую шапку с загнутым верхом. – Надо обсудить с ними, что делать дальше. Положение наше дрянь, но и отчаиваться еще рано.

Дабы взбодрить своих военачальников, изрядно упавших духом, Мамаю пришлось произнести длинную речь. Мамай говорил, что у него никогда не было полного доверия к аланам и саксинам. И то, что они перебежали к Тохтамышу, есть благо для сторонников Мамая. «Пусть наше войско уменьшилось вдвое, зато мы избавились от людей ненадежных и слабовольных, – молвил Мамай. – Лучше иметь под своим знаменем горсть батыров, испытанных в боях, чем огромное скопище воинов, готовых разбежаться при виде неприятеля. Пускай Тохтамыш радуется своей победе над нами. Вряд ли аланы и саксины значительно усилят его воинство. Сегодня они предали нас, завтра предадут Тохтамыша!»