– Как кого? – прекратил моргать глазищами гном и уставился на моррона так же озадаченно, как на новенький сарай, неожиданно возведенный на месте любимого куста-туалета. – Конечно же, нас, господин Наказатель! Мы подземники, твари низкие, неразумные, созданные Сотворителем Всемогущим, чтобы вам, господам, работку подсоблять делать… Фермы – наш дом, там нас и растят, посколь сами мы не плодимся!

– Все, ступай, возвращайся к работе! – жестко приказал моррон, вовремя сообразив, что с подобными сведениями лучше свыкнуться в одиночестве, а то далеко не глупый гном мог заподозрить неладное. – До конца смены глаз от скалы не отводить! Да передай возницам мой строжайший запрет трепаться с посторонними о наказании мастеровых, не важно – с подземниками или с господами!

– Будет исполнено, господин Наказатель! – покорно произнес гном и, отвесив один за другим сразу три глубоких поклона, шустро засеменил на коротеньких ножках к карьеру.

Дарк снова остался один. Он стоял рядом с трупами шеварийцев и пытался унять бушевавшие в его сердце эмоции, чтобы оценить услышанное объективно и суметь его принять как трагичный, но свершившийся факт. Историю мира пишут лишь победители, а побежденной стороне не дают вписать в официальную летопись даже жалкой строчки. История человечества знала много примеров, когда захватчики заставляли большие племена и даже целые народы думать, что они были рождены рабами и что смысл их существования сводится лишь к тому, чтобы угождать своим господам. На эти труды по изменению сознания целой общности людей уходили десятилетия, а порой и столетия. Здесь же, в подземельях Махакана, шеварийские вампиры провели поражающий своим цинизмом и, как ни печально, успехом эксперимент. В очень сжатые сроки они превратили потомков гордых, свободолюбивых гномов в жалкий, покорный скот. Гномам, или как их теперь величали – «подземникам», было отказано не только в признании их разумности, но и в естественном праве для всех живых существ – праве на воспроизводство.

С одной стороны, расспрос старшины горняцкого отряда не дал Дарку никакой полезной информации, но с другой – позволил понять, как развивались события в этой части подземелья сразу после разрушительного обвала. Неизвестно, уничтожило ли Марфаро страшное землетрясение, или город был сожжен объявившимися сразу же после природного бедствия захватчиками, но в остальном картина произошедшего была предельно ясна. Шеварийцы пришли; присвоили все, что могли; перебили всех выживших, включая детей старше двух лет; ну а грудных младенцев стали выращивать, как поросят, на фермах, внушая им с малолетства, что они искусственные создания, призванные лишь подчиняться и работать. Клан Мартел присвоил махаканские секреты, как по добыче руды, так и по обработке металлов, и не допускал потомков гномов к знаниям, используя наследников махаканских секретов как дармовую и очень выносливую рабочую силу. Самые ценные знания вампиры оставили себе и вряд ли поделились ими с поданными шеварийской Короны. Что же касалось второстепенных и исключительно прикладных умений в плане добычи руды, то эти тайны вампиры щедро открыли шеварийским ремесленникам, ведь кровососы слишком любили и ценили себя, чтобы лично командовать горняцкими отрядами доведенных до уровня скота гномов.

Бесспорно, это была трагедия для махаканского народа, ведь, как Дарк только что убедился, первое, от силы второе поколение выращенных в неволе гномов уже разучилось элементарно сопоставлять само собой разумеющиеся факты и делать простейшие выводы. Никого из горняков не удивило, что бывший одновременно и судьей и палачом «наказатель» посетил карьер всего через несколько дней после неприятного разговора лентяев-мастеров с их начальством. Никто из рабочих не посчитал странным, что важный чиновник из Удбиша разгуливал по их подземелью один, без охраны, да еще в драных, грязных портках, сверкая голыми ляжками. И даже старшину отряда, который должен быть смекалистей своих собратьев, ничуть не насторожило, что внезапно и неизвестно откуда появившийся чиновник расспрашивает его о дороге, по которой, собственно, и должен был добраться до карьера. Новые поколения гномов совсем не учили думать, их с самого раннего детства приучали лишь слушать и исполнять.

Печать вырождения омрачила гордое чело Махакана. С этим пока Дарк не мог ничего поделать, но зато был в состоянии вызволить из неволи своих соклановцев и изрядно попортить кровь шеварийским вампирам. Надежда на это не только согревала сердце Аламеза, но и помогала смириться с той вопиющей несправедливостью, которую видели глаза. Он был очень расстроен, но все же мешавшую осуществлению планов ненависть в себе задавил, причем потратив на это не более пары минут.

Подобрав самый ярко горевший из всех факелов, находившихся поблизости, Дарк тут же поспешил вернуться в пещеру, при этом даже краем глаза не взглянув в сторону добывавших руду гномов. Моррон не сомневался, что низкорослые силачи добросовестно исполнят его приказ и ни разу не отвернут голов от скалы до самого окончания их нелегкой трудовой смены. Ему же перед тем, как продолжить тернистый путь до заветных ворот вампирской цитадели, предстояли еще два далеко не самых приятных занятия: освободить, а заодно и разбудить узников-попутчиков и кратко ввести их в курс дел, доходчиво обрисовав ситуацию, в которой они оказались; четко поставить задачи и при этом не сказать ничего лишнего. Дарк ни на минуту не забывал, что его компаньоны – агенты герканской разведки и что их интересы могли далеко не во всем и не всегда совпадать.

Это снова началось внезапно и болезненно. Анри пребывал в состоянии, близком к дреме, но даже если б и бодрствовал, то все равно не расслышал бы, как десятки тонких, гибких щупальцев бесшумно подкрались к нему во тьме. Одновременные, глубоко проникающие в тело удары острых, как воровские стилеты, кончиков упругих отростков возвестили моррону о начале нового этапа мучений. По привычке мгновенно стиснув зубы, Фламмер загасил в себе крик боли, рвущийся наружу и душащий его изнутри. Если бы дергающийся на цепях в непроизвольных конвульсиях моррон проявил слабость и позволил себе закричать, то это немного ослабило бы нестерпимую боль, но он лишь тихо рычал сквозь крепко сжатые зубы, не давая, возможно, наблюдавшим за пыткой откуда-то из темноты врагам насладиться его громкими воплями и жалобными стонами.

Как ни странно, гордость не была причиной столь стоического перенесения чудовищных мук; не стали ею и лживые представления о воинской чести, не дающие узникам показывать бессердечным палачам свои страдания. Чем старше и опытней моррон, чем больше повидал на своем веку, тем с большим презрением он относится к лицемерным условностям, которыми наивные люди охотно забивают свои недальновидные головы. Одному из самых прославленных солдат Одиннадцатого Легиона на самом деле было глубоко безразлично, услышат ли палачи его крики и увидят ли слезы, обильно льющиеся из стариковских глаз. Молчал же он исключительно из прагматичных соображений, дабы не сделать хуже самому себе. Разжав зубы и тем самым позволив себе извергнуть воздух, накопившийся в груди, можно было получить мимолетное облегчение, но Анри не был готов заплатить за это непомерно большую цену и в результате нелепой случайности усугубить свое положение. Из-за непроизвольных, сильных сокращений мышц челюсти он мог бы откусить себе язык, что привело бы к новым страданиям. Но что еще хуже, поступление внутрь страдающего от удушья организма порции свежего воздуха на пару минут отсрочило бы потерю сознания, к которой моррон стремился.

Обычно Фламмер оставался в сознании во время всей пытки, но в парочке счастливых случаев он прощался с ним задолго до основной части мучений, а именно как только мерзкие щупальца, раздвигая его плоть изнутри, сходились где-то в области гортани и, переплетясь вокруг позвоночника в один толстый жгут, устремлялись вверх, к конечной цели их разрушительного путешествия по живой плоти, к мозгу. Хоть лекари и утверждают, что в самой голове нервных окончаний нет, но перелопачивание содержимого черепной коробки почему-то было самым мучительным из всего, что Фламмеру доводилось пережить. Немудрено, что моррон желал как можно раньше лишиться чувств и поэтому делал все, чтобы сбить собственное дыхание и лишить свой многострадальный мозг чистого, неотработанного воздуха. Как правило, задумка срабатывала, однако в этот день капризная госпожа Фортуна не улыбнулась старому солдату и заставила его испить полную чашу боли.