Искренне порадовавшись неожиданному и весьма приятному открытию, Аламез надел на голову причудливую шляпу с торчащими во все стороны, изрядно ощипанными обломками перьев и на том завершил мародерство. Хоть торс моррона остался обнажен, но он решил позаботиться о том чуть позже, а именно всего лишь прикрыть его тем самым до неприличия драным и грязным плащом, в который пока что была завернута одежда для компаньонов. Дарк понимал, что будет выглядеть как презренный пьянчужка, методично прогуливающий скудное жалованье задолго до момента его получения из рук помощника приискового казначея, но разумно рассудил, что уж лучше выглядеть опустившимся, чем подозрительным типом. Иного выбора, к сожалению, вовсе не было. Оставшись в форменной куртке пехотинца, он рисковал быть заподозренным в дезертирстве, ну а сменить ее на обгоревшую или окровавленную одежду было еще глупее. Так что на ближайшее время Дарку пришлось смириться с ролью спившегося босяка. Впрочем, он о том не очень-то и горевал, ведь в предстоящем ему маскараде имелся один весьма существенный плюс. От пропойц люди инстинктивно стараются держаться подальше и брезгливо отводят взгляды, как только те попадаются им в поле зрения. Это правило касается не только обычных прохожих, но и стражников, опасающихся запачкать казенные мундиры и пропахнуть отбросами при слишком близком и долгом контакте со спившимся отребьем.

Завершив перевоплощение в шеварийца, Дарк решил заняться трупами. Конечно, хоронить он их не стал, поскольку на то было жалко как сил, так и времени, но за валун, за которым сам недавно прятался, он мертвецов оттащил и слегка камнями присыпал, чтобы их не сразу обнаружили надсмотрщики-сменщики. К сожалению, время всегда ведет себя вопреки желаниям человека: когда нужно обождать, тянется; а когда пребываешь весь в хлопотах да трудах, летит незаметно. Сбор трофеев, переодевание и последовавшая за ними уборка отняли у Дарка более получаса, так что посидеть, подремать да меланхолично поплевать на камушки и пары жалких минут не осталось.

Вернувшись к костру, Аламез тут же добровольно возвел себя в незавидный ранг вьючного животного. Перекинув через правое плечо котомку с дротиками, а на левое взвалив огромный, хоть и легкий узелок с одеждой, моррон необычайно шустро заковылял по осыпающимся под ногами камням обратно к звериной норе. Его спутники уже наверняка пришли в себя и, возможно, даже слегка отчистились. Если же нет, то их следовало срочно поторопить.

Жизнь богатеев, бесспорно, сытна, но зато скучна и безлика. Властелины серебра да злата потребляют лишь те развлечения, что для них готовит их раболепная челядь, далеко не всегда талантливая настолько, чтобы радовать избалованных господ неповторимыми чудесами фантазии. Толстосумы тешатся лишь за деньги и лишь, когда захотят. Как следствие, они лишены счастья внезапных сюрпризов и испытывают довольно скудный набор давно приевшихся, не будоражащих сердце и не щекочущих нервишки эмоций. Развлечения состоятельного люда, как высокородных вельмож, так и успешных купцов, весьма похожи на сытный и вкусный обед. Он подается точно по расписанию, в незыблемой последовательности чередования блюд и со строгой расстановкой столовых приборов на столе, причем на том же самом, за которым неизменно в течение долгих лет проходят нудные трапезы и за которым редко можно узреть новое лицо сотрапезника.

Что ж, во всем есть своя закономерность и высшая справедливость. За достаток и безопасность богачам приходится расплачиваться убогой серостью их однообразного бытия, возможностью восприятия лишь узкого, очень ограниченного спектра предсказуемых впечатлений и неспособностью бурно радоваться незначительным пустякам, которые каждый день преподносит им жизнь, но которые не вызывают в «спящих» сердцах эмоций.

Беднякам же, в особенности странствующим, развлечения готовит сама судьба, поэтому ассортимент выпадающих на их долю приключений и злоключений в десятки, если не сотни раз многообразнее. Попадая порой в комичные, но гораздо чаще в трагичные ситуации, простолюдины переживают их, пропуская через себя, и поэтому куда более эмоциональны в позитивном плане, то есть умеют радоваться пустякам и от души веселиться. Они проще, чем богачи, переживают невзгоды, которые с ними случаются чуть ли не на каждом шагу, и намного дольше помнят добро, внезапно вошедшее в их жизнь. Спустя долгие-предолгие годы бедняк точно может сказать, близ какого города, под каким кустом и даже при какой погоде он случайно нашел кошель с медяками; купец же без своего гроссбуха вряд ли припомнит, сколько сотен золотых выручил пару месяцев назад и на каких сделках.

Одним словом, жить богато и жить, дыша полной грудью, – две разные вещи. Чем беднее человек, тем меньше серости в его жизни и тем ярче впечатления от, в общем-то, заурядных событий.

Если смотреть на жизнь с этой позиции, то Дарк, безо всяких сомнений, являлся одним из счастливейших людей. Провидение щедро одаривало его необычными сюрпризами, а яркие, незабываемые впечатления поджидали буквально на каждом шагу. Вот и в тот день судьба решила побаловать Аламеза не одним, а сразу двумя очень смешными и весьма пикантными зрелищами, шанс увидеть которые, да еще одновременно, другим людям выпадает раз в десяток лет.

Лишь только протиснувшись с громоздкой поклажей на плечах сквозь недорубленные заросли колючей растительности, моррон тут же зашелся в приступе громкого хохота, ничуть не беспокоясь, что виновники его веселья могут обидеться, а безудержный и неосмотрительно громкий смех может быть услышан снаружи. Проспавшие в винных бочках около суток разведчики приводили в себя в порядок, избавляясь от последствий похмелья, но делали это настолько смешно, что остаться серьезным было просто невозможно.

На заднем плане несуразной картины гордо возвышалась обнаженная фигура Крамберга, широко расставившего мускулистые ноги, повернувшегося к выходу спиной (ну и, соответственно, тем местом, что чуть пониже) и упершегося в стену пещеры не только руками, но и широким лбом. Сейчас Вильсет явно жалел, что, находясь в хмельном заточении, не удержался, пожадничал и опустошил большую часть бочонка, предпочтя внутреннее применение дорогого напитка и снадобья наружному. Его утомленный вином организм едва справлялся с задачей по избавлению себя самого от избытка жидкости. Судя по лужице, растекшейся по доброй половине пещеры, и по непрерывному, задорному звону, процесс опустошения мочевого пузыря разведчика проходил на пределе физических возможностей и намного быстрее, чем влага успевала просачиваться между камней. Попутно с явно уже притомившим его делом парень непрерывно жестикулировал, отчего то и дело падал на колени, но тут же снова вскакивал и, прежде чем опереться на стену руками, утыкался в камни лбом. При всем при этом плясуна мотало из стороны в сторону с интенсивностью хорошенько раскачанного маятника, и его выкрутасы возле мокрой стены очень напоминали бесхитростный танец вошедшего в боевой раж дикаря у костра. Отличий было всего два: воины диких племен все-таки носили набедренные повязки, и они поклонялись огню, а не луже зловонной жидкости, которую и водой-то назвать нельзя, не то чтобы гордо величать ее «водной стихией».

Упорно борющийся с могучей силой земного притяжения и собственным мочевым пузырем Крамберг отплясывал не один. Его страстный, зажигательный танец решилась поддержать и Ринва, причем отсутствие музыки и неподходящее место для демонстрации чудес пластики красавицу вовсе не смущало. Распрощавшись с одеждами, насквозь пропитавшимися вином и поэтому непригодными для носки, полностью обнаженная, как и ее напарник, разведчица не выделывала ногами замысловатые кренделя, но зато со скоростью и гибкостью, достойными восхищения, изгибала свое стройное тело и при этом активно чесалась, раздирая острыми коготочками свою нежную кожицу в кровь. Пакли липких, густых волос, не ниспадали на плечи и аппетитную грудь девушки, а стояли на голове торчком и вздыбились в разные стороны. Это делало разведчицу похожей на молодую орчиху, только что вступившую в фазу половой зрелости и исполнявшую ритуальный танец, чтобы дать о том знать своим соплеменникам. Она интенсивно почесывала себя во всех возможных местах, до которых только могли добраться ее изящные пальчики; ну а там, где кожа уже была разодрана в кровь, страстно оглаживалась.