Мечта о покое в пути и об отсутствии фактора женской непредсказуемости согрела сердце моррона, жаль только, что ненадолго. Она развеялась, как туман поутру, когда Дарк вскрыл мечом крышку одного из бочонков. В нем, как назло, оказалась Ринва; вся покрытая вязкой, подсыхающей слизью, в которую превратилось дорогое вино то ли вследствие перемещения через портал, то ли в результате нарушения условий хранения и слишком долгого физического контакта с погруженным в него живым существом. Желая исправить ошибку, Аламез быстро захлопнул едва приподнятую крышку, но было уже поздно. Узница внутри бочонка зашевелилась, заворочалась и тихонько застонала, впрочем, это мог быть вовсе не стон, а один из нечленораздельных звуков, которые пьянчужки частенько издают во сне. Таким образом, раздосадованному моррону не осталось иного выбора, как только распрощаться со своим более чем скромным желанием покоя и подсунуть лезвие меча под крышку второго бочонка.

На этот раз глазам освободителя предстало еще более интересное зрелище. Вина в бочонке с Крамбергом вообще не осталось, так что в вязкую, липкую слизь превращаться было нечему. По раскрасневшейся, отекшей и умильно улыбающейся роже Вильсета Дарк сразу понял, куда подевалась, как минимум, треть бочонка куэрто, причем еще до телепортации. Характерный, стоялый запах совсем иной жидкости, мгновенно ударивший моррону в нос, лишь подтвердил его предположение об успешно протекшем процессе естественной переработки хмельной влаги во вторичный, годный лишь для удобрения соседских цветочков продукт. Впрочем, большая часть жидкости наверняка еще оставалась внутри опухшего разведчика.

Откупорка сразу двух бочонков была большой ошибкой. Воздух пещеры мгновенно пропитался винными парами и другими столь же неприятными запахами, весьма затруднившими дыхание. А их живые источники не только очнулись от дурманного сна, но и заворочались, совершая первые неловкие попытки вытянуть затекшие конечности. Пока что потуги разведчиков были неосознанными и тщетными, бочонки лишь немного шатались, но вскоре разумы узников должны были избавиться от оков забытья, а руки окрепнуть настолько, чтобы сдвинуть тяжелые крышки, не выпускавшие наружу остатки паров и не впускавшие внутрь узилищ свежий воздух. Этого пленительного комично-трагического зрелища Дарк благоразумно решил избежать, руководствуясь элементарным знанием неуравновешенности человеческой натуры (в особенности это касалось вспыльчивых девиц) и чувством брезгливости.

При подобных обстоятельствах многие пробудившиеся дамы ведут себя как дикие, напуганные кошки. То есть вначале устраивают истеричный скандал, причем пуская в ход как маленькие кулачки, так и острые коготки, а уж затем, обильно разукрасив лицо подвернувшегося под руку ротозея синяками да кровоточащими царапинами, начинают припоминать, что же произошло, а также призадумываются над тем, что дальше делать. Говоря проще, узрев саму себя, покрытую с ног до головы мерзкой зловонной слизью, изрядно вымокшая в вине Ринва, не раздумывая, обвинила бы в своем насильственном заточении Дарка и тут же набросилась бы на него. Воевать же с нетрезвой девицей моррону крайне не хотелось. Он боялся, что может ненароком осерчать и случайно покалечить едва стоявшую на ногах, но чрезмерно агрессивную девицу из рядов герканской разведки.

Что же касается брезгливости, то Аламез и так увидел много тошнотворного, лишь мельком заглянув в бочонки. Усугублять впечатление моррону не хотелось, тем более что он давненько ничего не ел, а извержение желчи из желудка, по утверждению эскулапов, весьма неблагоприятно сказывается на здоровье.

Едва бочонки зашатались сильнее, а крышки на них заходили ходуном, моррон поспешил выйти наружу, милостиво оставив попутчикам с боем добытый им факел. Делать возле карьера было нечего, поскольку гномы усердно трудились и не думали даже оскорблять нового хозяина любопытными взорами, не то чтобы за ним следить; ну а неприятных встреч с шеварийцами можно было в ближайшую пару часов не опасаться. Пока не закончилась смена, убитых Дарком мастеров никто бы не хватился. По поводу же тревоги, поднятой Фегустином Латом и остальной компанией вампиров, обнаруживших, что моррон исчез из Храма Первого Молотобойца, Дарк не сильно тревожился. Все зависело не только от наблюдательности и смекалки врагов, но и от их возможностей связаться с главной цитаделью. Поскольку Аргахар находился очень-очень далеко от Марфаро, а вампирские телепорты вряд ли в подземельях Махакана действовали, то этот риск можно было считать минимальным, хоть и не стоило совсем сбрасывать со счетов. В общем, тревога могла начаться в любое мгновение, как, впрочем, и не подняться совсем. Она была фактором непредсказуемым, как изменение направления ветра в открытом море, и поэтому исключена из перспективных расчетов.

Таким образом, Аламез решил позволить себе с полчаса отдыха. Поспать бы толком не получилось, но вот спокойно помародерствовать, а затем посидеть да подышать относительно свежим воздухом можно было вполне.

Поборов тяжелую болезнь, любой человек чувствует необычайный прилив сил, как будто он заново родился, а точнее, переродился в могущественное существо, которому все под силу. Выздоровевший ощущает эйфорию каждой клеточкой своего уставшего от надоевшей болячки организма. Ему хочется работать, действовать, вкушать прелести жизни и ежесекундно доказывать, прежде всего самому себе, что все еще жив, свеж и молод. Этот закон природы незыблем, и в нем не бывает особых случаев иль исключений, этому правилу жизни неотступно следуют все не только люди, но и морроны.

Анри очнулся на мокром, холодном полу камеры и сразу же, как только открыл глаза, сделал парочку интересных наблюдений. То, что вокруг была вода, а на его руках, ногах и иных частях обнаженного тела быстро таяли льдинки, расплываясь каплями холодной воды, ничуть не удивило пленника, как, впрочем, и то, что вверху над его головой раскачивались оборванные цепи. Его память отчетливо сохранила последнее мгновение перед потерей сознания. Он помнил странные обстоятельства своего освобождения, воспринимал их как необычный, но все же свершившийся факт и не озадачивался неуместными вопросами: «что, как да почему?», ведь Коллективный Разум умудрился помочь ему вернуть свободу отнюдь не для того, чтобы солдат, подобно какому-то ученому мужу, впадал в раздумья. Раз руки воителя более не скованы, ему следовало как можно быстрее вернуться в строй.

Подивило же Фламмера нечто другое, а именно четыре обстоятельства, никак не укладывающиеся в его слегка кружащейся голове. Во-первых, он не лежал на полу, а сидел, широко раздвинув ноги, на которых, наверное, уже разучился ходить. При падении с высоты в пару метров невозможно было так точно приземлиться на пятую точку да еще при этом не отбить себе копчик. Поскольку его тело ощущало сырость и холод, значит, должно чувствовать хотя бы легкую боль от ушибов. Но ее не было, не говоря уже о синяках. Во-вторых, в темнице откуда-то взялся факел, мирно горевший в уключине рядом со входом. В-третьих, дверь камеры была смехотворно непрочной, всего лишь деревянной, а не стальной. Выбить ее не составило бы труда, как плечом, так и ногой. И в-четвертых, хоть каменные стены камеры были толстыми, но он отчетливо слышал, какая снаружи поднялась суматоха. До ушей моррона доносились не только кричащие голоса, топот ног и лязг стальных запоров, но и скрежет скрещивающихся мечей, пыхтение, стоны, грохот падения мебели и мертвых тел и прочие, привычные для слуха воина звуки.

Там, за стенами темницы, бушевало настоящее сражение. Кто-то тайно пробрался в тюрьму и напал на тюремщиков, чтобы вернуть узникам свободу. Настоящий воин не мог просто так сидеть и ждать, когда же спасители победят и ворвутся в темницу; удел настоящего воина – сражаться, действовать, бороться, как за правое дело, так и за собственную жизнь. Естественно, Фламмеру тут же захотелось вскочить и, вооружившись всего лишь факелом, поспешить на помощь освободителям, кем бы они ни были: пробравшимися в логово врага соклановцами или просто солдатами герканской армии, бродившими по вражеским тылам и случайно натолкнувшимися на тайную шеварийскую тюрьму. Однако логика, мгновенно выстроившая на основе мимолетных наблюдений цепочку рассуждения, не дала взять верх инстинктам и совершить необдуманный поступок. Едва привстав с каменных плит пола, Анри тут же опустился обратно и громко разразился длинной бранной тирадой в адрес подлых, хитрых кровососов и их шеварийских прихвостней.