Думайте, класс. Думайте. В словах нет нужды. Думайте. Не забывайте подавлять речевой рефлекс. Повторяйте за мной первое правило…
И класс заголосил вслух:
– Устранить речевой рефлекс…
Пауэлл поморщился и пошел дальше. На стене напротив входа к приготовишкам висела золотая доска с выгравированными священными словами Обета Эспера:
Всяк, кто пожелает обучить меня этому Искусству, станет мне словно бы родителем. Я буду делиться с ним тем, что имею, и откликнусь на все его просьбы в нужде. К его отпрыскам стану я относиться, словно к родным братьям, обучу их этому Искусству посредством инструкций, лекций и иными возможными способами; также и всех прочих стану я обучать этому Искусству. Свои суждения и деяния направлю я ко благу всего человечества, а не для вреда ему или на дело неправое. Не причиню я мыслью своей смерти никому, если даже меня о том попросят.
В чей бы разум ни довелось мне проникнуть, я сделаю это для блага человека, воздерживаясь от коррупции и неправедных поступков. Чьи мысли ни довелось бы мне услышать или узреть в разуме людском, я буду хранить молчание о том, что разглашать не след, и относиться к ним стану, словно к самым священным секретам.
В лекционном зале третьеклассные старательно переплетали простыми мотивами обсуждение текущих событий. К ним прибился один развитый не по годам второклассный, мальчишка двенадцати лет, который украшал занудную дискуссию затейливыми зигзагами и на каждый зубец насаживал сказанное вслух слово так, что те рифмовались и складывались в едкие реплики по поводу выступающих. Мал, да удал, чего греха таить.
Достигнув ректората, Пауэлл обнаружил там дым коромыслом. Все двери были распахнуты, клерки и секретарши носились сломя голову. Старик Цун Сай, президент, дородный китаец с бритой головой и добродушными чертами лица, стоял в центре кабинета. Он был в ярости. В такой ярости, что кричал, и сам факт его устной речи шокировал подчиненных.
– Мне нет дела до того, как эти негодяи себя величают! – орал Цун Сай. – Это шайка эгоистичных мразотных реакционеров. О чистоте расы надумали спорить, а? Об аристократии? Я с ними поговорю, да-да! Я им уши прочищу! Мисс Принн! Мисс При-и-и-и-ннн!
Мисс Принн юркнула в кабинет Цуна, ужаснувшись перспективе устной диктовки.
– Составьте письмо этим мерзавцам. В Лигу Эспер-Патриотов. Джентльмены… Утро доброе, Пауэлл. Целую вечность не виделись… Как там Бесчестный Эйб? Организованная вашей кликой кампания – за снижение подоходного налога Гильдии, расходов на программы образования эсперов и повсеместную пропаганду эспер-тренировок среди людей – проникнута изменническим и фашистским душком. Абзац…
Цун перевел дух посреди своей диатрибы и заговорщицки подмигнул Пауэллу.
Ну как, отыскали уже щупачку своей мечты?
Еще нет, сэр.
– Пауэлл, заклинаю вас, женитесь поскорее! – возопил Цун. – Не хочу я на этом посту до скончания века ошиваться. Абзац, мисс Принн. Вы жалуетесь на обременительные налоги, толкуете о том, как бы сохранить аристократию эсперов, утверждаете, будто среднестатистический человек непригоден к эспер-обучению… С чем пожаловали, Пауэлл?
Хочу пустить слух, сэр.
Так не беспокойте меня попусту. Поговорите с моей девочкой-2.
– Абзац, мисс Принн. Почему бы не высказаться в открытую? Вы, паразиты, стремитесь сосредоточить эсперские таланты в руках эксклюзивного класса, чтобы затем поработить мир и вытягивать из него кровь! Вы, пиявки…
Пауэлл тактично притворил дверь и развернулся к второклассной секретарше Цуна. Та дрожала в углу, как осиновый лист.
Вам правда так страшно?
Образ подмигивающего глаза.
Образ трясущегося вопросительного знака.
Когда папаша Цун раскочегарится, мы все время делаем вид, что умираем со страху. Ему так легче. Ненавидит, если ему дают понять, что воспринимают его как Санта-Клауса.
Ну, я тоже сегодня Санта-Клаус. Вот подарок из моего мешка.
Пауэлл опустил на стол секретарши официальное описание внешности и составленный полицией фоторобот Барбары д’Куртнэ.
Какая красотка! – воскликнула девушка.
Раззвоните о ней всем и каждому, срочно. Награда не заставит себя долго ждать. Пустите слух, что щупач, который разыщет для меня Барбару д’Куртнэ, получит от Гильдии год налоговых каникул.
Ничего себе! – ошеломленно выпрямилась секретарша. – Вы это можете?
Думаю, моего авторитета в Совете хватит, чтобы продавить такое.
У нас все забегают, как угорелые кошки.
Пускай побегают. Я хочу, чтобы все щупачи за ней бегали. Мне никаких подарков на Рождество не нужно, кроме этой девчонки.
В обеденный перерыв, один на весь рабочий день, казино Киззарда убирали и вычищали. Натирали столы для игры в рулетку и чет-нечет, полировали стол для игры с тремя костями, пока столы для нью-йоркского крепса и крепса с банком уже сверкали белым и зеленым. Игральные кости в хрустальных шарах блестели, словно кубики рафинада. На конторке кассира выстроились соблазнительными столбиками соверены, стандартные монеты игроков и уголовников. Бен Рейх сидел за бильярдным столом в компании Джерри Черча и слепого крупье Кено Киззарда. Киззард был огромный, жирный до рыхлости, пламенно-рыжебородый, мертвенно-бледнокожий, и такими же мертвыми казались его зловещие белые глаза[10].
– Ты сам уже знаешь свою цену, – говорил Рейх Черчу. – И, Джерри, я тебя предупреждаю. Если не хочешь неприятностей, не пытайся меня прощупывать. Во мне яд. Сунешься мне в башку – нарвешься прямиком на Разрушение. Подумай.
– Господи, – недовольно пробормотал Киззард, – все так скверно? Рейх, я не банкую с Разрушением.
– А кто бы стал? Но какова же твоя цена, Кено?
– Хороший вопрос. – Киззард потянулся за спину и уверенными движениями стянул с конторки столбик соверенов. Пересыпал каскадом из одной руки в другую. – Итак, какова же моя цена? Слушаю.
– Назови любую, какая в голову придет, Кено.
– За какие услуги?
– Не важно. Я покупаю неограниченный ассортимент услуг и плачу за все. А ты мне говоришь, сколько с меня причитается для… гарантийной поддержки.
– Это будет стоить дорого.
– У меня денег много.
– Что, сотня кусков завалялась в кармане?
– Сто тысяч? Вот и славненько. Цену узнали.
– Да чтоб мне… – Черч аж подскочил и уставился на Рейха. – Сто тысяч?
– Джерри, подумай как следует, – фыркнул Рейх. – Что выбираешь? Деньги или восстановление в правах?
– Я почти… Нет. Я еще не спятил. Выбираю восстановление в правах.
– Тогда слюни утри. – Рейх обернулся к Киззарду. – Итак, сто тысяч.
– В соверенах?
– В чем же еще? Хочешь аванс или сначала работу выполнишь?
– Да полноте, Рейх, – возмутился Киззард.
– Не юли, – бросил Рейх. – Я тебя знаю, Кено. Ты уверен, что сумеешь выяснить, чего я хочу, а потом продашь меня тому, кто заплатит больше. Я же не хочу, чтобы ты на это отвлекался. Поэтому и позволил тебе назвать цену по своему усмотрению.
– Угу, Рейх, проскочила у меня такая идейка, – медленно протянул Киззард. Усмехнулся, и молочно-белые глаза скрылись в складках кожи. – И до сих пор еще крутится.
– Тогда я назову тебе другого покупателя. Это человек по имени Линкольн Пауэлл. Правда, я не уверен, чем он предпочтет расплатиться.
– Не важно, чем. Ничего мне от него не надо, – сплюнул Киззард.
– Кено, других покупателей на аукционе не будет. Только я и Пауэлл. Я сделал предложение. Я все еще жду твоего ответа.
– Договорились, – ответил Киззард.
– Хорошо, – сказал Рейх, – тогда слушай. Первое. Мне нужна девчонка. Ее зовут Барбара д’Куртнэ.
– А, то убийство? – Киззард угрюмо кивнул. – Я так и думал.
– Возражения есть?
Киззард пересыпал звонкие золотые монеты из одной руки в другую и помотал головой.
