Воспоминания Эвариста прервал появившийся на пороге Луи с бутылкой мюскаде[71] в руках.

– Твои девицы запаздывают. Передали с посыльным вот это, чтобы приятнее было коротать ожидание.

– Я предпочел бы этому сиропу красненькое.

– Да брось, мюскаде – неплохое вино, особенно если с желудком проблемы.

Луи откупорил бутылку, и Эварист предложил ему тоже угоститься стаканчиком.

– Нет, я ведь на работе, – отказался тот. – А ты пей, я принесу еще закуски.

Эварист глотнул прямо из бутылки. Вино было странным на вкус, и внутренности ему тут же скрутило. Эварист упал на пол и, тяжело дыша, прислонился спиной к стене. Сердце тоже вело себя странно: то колотилось как бешеное, то билось гулкими, глухими ударами. Все поплыло у него перед глазами, тело пронзили новые спазмы. Он распластался на полу.

– Доктора, скорее! – прошептал он еле слышно.

У него начались судороги. Изо рта пошла пена.

Когда Луи с подносом вернулся в комнатушку, мертвые глаза Эвариста смотрели на паука, сидящего в центре паутины, натянутой между двух бочек.

У каждого здания есть свое лицо, а, может, даже и душа, сказал себе Виктор. Вот это, с разукрашенным лепниной фасадом, похоже на напыщенного сноба, а вон то, строгих геометрических форм, напоминает скромного, порядочного гражданина. На эти мысли его навел особняк сэра Реджинальда, втиснувшийся между двумя соседними домами. Его фасад был украшен маскаронами, а над монументальной входной дверью возвышались два атланта, державшие на плечах земной шар, на котором был выбит девиз:

Претенциозно, но не без юмора, вынес Виктор свой вердикт.

Гости толпились в вестибюле, из которого вела наверх величественная лестница. Виктор разглядывал бюсты гетер, расставленные среди цветущих растений, невольно улавливая обрывки разговоров.

– Меня тут все раздражает…

– Вы читали Рёскина[72]?

– Я вас уверяю, в его оранжерее полно черных ирисов, а еще он коллекционирует нефритовые фигурки животных и живых сиамских кошек.

– Смотрите, вон идет принцесса де Ришелье, что за горделивая осанка!

– Скажите, неужели Ла Гандара[73] действительно развелся?

– Боюсь, что так. Прошлым летом при встрече с одним моим приятелем он дал ему совет: «Никогда не женитесь, друг мой»…

– Говорят, он будет здесь сегодня.

Медленно поднимаясь по мраморным ступеням, Виктор видел немало представителей парижской богемы: Марсель Швоб, близоруко сощурив глубоко посаженные глаза, подавал руку Маргарите Морено. Жан Мореас с сигарой в зубах беседовал с Фелисьеном Ропсом[74], немолодым человеком с подведенными глазами, в обтягивающей блузе кроваво-красного цвета. Тут были женщины, одетые по-мужски, с галстуками и эполетами, и женоподобные мужчины. Имя Оскара Уайльда было у всех на устах.

Большая часть гостей устремилась через анфиладу комнат к большой гостиной, где на возвышении, окруженном дымящимися курильницами, дама в бархатном платье с вышивкой золотом исполняла произведение Августы Холмс[75].

– «Эрос, сжалься над нами!..»

Виктор протискивался сквозь толпу, и с противоположных концов комнаты до него доносились голоса двух чтецов.

– Это Альбер Самен и Стюарт Мерилл[76], – сказал кто-то у него за спиной, и, обернувшись, Виктор узнал того, кто говорил про художника Антонио де ла Гандара.

– Виктор!

Перед ним стояла Таша, в серо-голубом платье, которое очень шло к ее рыжим волосам, она выглядела восхитительно. При виде нее горечь, уже несколько дней терзавшая Виктора, мгновенно улетучилась. Но почему жена смотрит на него так насмешливо?

– Привет, дорогой! Ты не слишком сюда торопился!

– Приехал, как только получил твою записку. Не сразу удалось найти экипаж, да и дороги запружены. А мой велосипед в ремонте, ты же знаешь, к тому же я не позволил бы себе приехать на нем в такое место.

– Ты заблуждаешься, этот пафос показной. А большинство присутствующих просто очень эксцентричные люди. Что до сэра Реджинальда… кстати, вот и он, сейчас я вас друг другу представлю.

Хотя большинство мужчин, судя по всему, предпочли нонконформизм и были одеты в классическом стиле, хозяин, тучный господин с красным лицом, был в темном жилете, брюках с шелковыми галунами и короткой курточке, что странно сочеталось с белым галстуком и традиционной складной шляпой-цилиндром, моду на которую недавно ввел во Франции принц Уэльский. Сэр Реджинальд радушно пожимал руки гостям, и когда очередь дошла до Виктора, с такой силой сжал его ладонь, обнажив в улыбке крупные зубы, что тот едва не вскрикнул от боли.

– Так значит, вы и есть счастливый супруг нашей очаровательной плутовки Таша! Она сказала, что вы любитель литературы. Рад это слышать, мы весьма нуждаемся в помощи тех, кто ценит талант и презирает запреты. – Свой монолог хозяин дома произнес без малейшего акцента.

– Что он хотел этим сказать? – шепотом спросил Виктор у Таша, которая увлекла его в библиотеку.

– Это намек на Оскара Уайльда, в честь которого и организован прием. Сэр Реджинальд надеется привлечь как можно больше людей на его защиту, чтобы под петицией стояли известные имена. Пойдем, я хочу, чтобы ты взглянул на мою работу, пока сэр Реджинальд не начал свою речь.

Виктор понял, что легко заблудился бы в лабиринте коридоров и никогда не нашел лестницу, ведущую наверх. Таша уверенно вела его вперед. Они миновали шесть комнат, где висели полотна Гюстава Моро, и наконец оказались в той, которую оформляла Таша.

– Этот заказ для меня очень важен. Если три мои последующие аллегории получатся не хуже первой, я, возможно, даже смогу составить конкуренцию Вюйару[77]. В прошлом году он создал одиннадцать великолепных полотен! Александр Натансон повесил их в своей резиденции на авеню дю Буа[78].

Таша была верна себе, смешав различные стили и жанры, и Виктор в очередной раз восхитился ее талантом. Она изобразила обнаженную нимфу, устремившую томный взор за горизонт, куда, покачиваясь на волнах, уплывал корабль. Это вызывало легкую грусть и выглядело довольно эротично. Виктор попытался обнять жену.

– Эй, руки прочь! – с напускной строгостью воскликнула она, выскользнув из его объятий. – Если хочешь, можешь остаться и переночевать тут вместе со мной.

– Значит, здесь ты спишь?

Виктор разочарованно окинул взглядом небольшой будуар.

– Апартаменты сэра Реджинальда недалеко, – поддразнила его Таша и со смехом добавила: – Милый ты мой простофиля, неужели ты не понял, что женщины его не интересуют? Даже если бы мы остались с ним одни во всем свете, он бы и пальцем ко мне не притронулся. А как твое расследование, продвигается?

– Какое расследование?

– О, забудь, я пошутила. Пойдем, нам пора!

Они спустились вниз и вошли в овальную гостиную, стены которой были увешаны саблями – старинными и современными. На трибуне, украшенной французским и английским флагами, ораторствовал сэр Реджинальд, сменивший цилиндр на фуражку с козырьком, а орхидею на гвоздику.

– …Произведения Оскара Уайльда исчезли из магазинов, его имя не появляется на театральных афишах, а лондонское общество разделилось на тех, кто «за», и тех, кто «против». Только представьте себе, умнейшему человеку нашего времени, семьянину, отцу двоих детей маркиз Куинсберри оставил в клубе записку с обвинением в содомии! Разве можно винить блестящего писателя в том, что он подал в суд иск за клевету, защищая свою честь? Разве мог он предполагать, что этот достойный поступок обернется против него самого?!