Переехав сюда, на улицу Фонтен, он решил украсить квартиру акварелями Констебля, портретами кисти Гейнсборо и рисунками Фурье, которые достались ему в наследство от дяди, и заказал для них новые рамки. И теперь припомнил, что заметил тогда на обратной стороне одного из рисунков какой-то список.

Виктор снимал их со стены один за другим и переворачивал. Удача улыбнулась ему на третьем рисунке. В левом верхнем углу, под дважды подчеркнутой надписью «Подранки» был длинный список имен.

– Ида Бонваль, Матюрен Бонваль, Сюзанна Боске, Деода Брикбек, Рен и Лазар Дюкудре, Гюго Мальпер, Виржиль Сернен, Эрнест Сорбье, Донатьен Вандель, Максанс Вине, Эварист Вуазен, – прочитал Виктор. – Итого дюжина, а сам дядюшка Эмиль тринадцатый, он, должно быть, всех и сфотографировал. Имена перечислены в алфавитном порядке. А вот адресов здесь, увы, нет. Но я помню, они были записаны в реестровой книге. Так… зато в статье, которую мне подсунул Жозеф, говорилось, что Деода работал в Обсерватории, а Максанс жил… Нет, не помню. Ничего, выясню это завтра же. Но мне, кажется, попадались еще какие-то бумаги, связанные с этой веселой компанией…

Виктор порылся в ящиках бюро и извлек оттуда коробку из-под печенья с красивой картинкой на крышке.

– Вот! Сюда я сложил открытки с приглашениями на свадьбы, крестины и похороны… Надо же, сколько людей уже покинули этот мир… Нашел!

Он вертел в руках маленький конверт, адресованный Эмилю Легри в книжную лавку на улице Сен-Пер, 18. Там стояла дата: февраль 1888 года. По всей видимости, отправитель не знал, что адресата уже нет в живых. Виктор вынул из конверта карточку с черной рамкой, на которой было написано всего несколько слов:

– Сорбье… Это тот самый, которого прозвали Полька Пикет. И где же жил покойный? Вот: Париж, Двенадцатый округ, авеню Домесниль, дом 26.

– Привет, а вот и я! – раздался голос Таша. – Решил навести порядок?

– Нет, просто кое-что искал.

– Ты увлекся коллекционированием? – предположила она, проведя рукой в перчатке по рассыпанным перед ним карточкам.

– Я коллекционирую только женщин, дорогая, – улыбнулся Виктор.

– Что ж, тогда я – жемчужина твоей коллекции!

Виктору нечего было возразить – так хороша была Таша в шелковом серо-голубом платье с воланами и кокетливой шляпке в тон.

– Сэру Реджинальду несказанно повезло, – ревниво заметил он, – каждый день видеть такую красивую и элегантную женщину!

– Радуйся, мой заказчик уезжает в Лондон, чтобы привлечь внимание общественности к судьбе своего друга Оскара Уайльда, которого в скором времени собираются перевести из тюрьмы Уандсворт в Редингскую тюрьму. Несчастный совершенно сломлен. Это такая несправедливость – гениального поэта осудили за гомосексуализм, хотя многим другим это сходит с рук!

– Тебя в Лондон не пригласили?

– Зачем? Здесь, в Париже, я могу сделать гораздо больше. К примеру, воспользовавшись отсутствием сэра Реджинальда, планирую заняться «Наядой». Я хочу изобразить ее выглядывающей из-за скалы на фоне уплывающего вдаль парохода – объединить прошлое с настоящим.

– Продолжить серию «современные сюжеты, навеянные античностью»?

– Да. Хотя моему заказчику это вряд ли понравится. Его гость, Обри Бердслей, не одобряет мой стиль, и, поскольку он проведет на улице Фезандри ближайшие два дня, я не смогу там работать.

– Очень рад. Бердслей? Не он ли делал иллюстрации к «Саломее» Оскара Уайльда, вышедшей в свет в прошлом году? Я помню их – обнаженные рабы, порочные ангелы… Довольно откровенно.

– Но очень талантливо. Уистлер превозносит Бердслея до небес: тому всего двадцать три года, а он уже не раз выставлялся.

– Ты к нему неравнодушна?

– Перестань. Он был одним из любовников Уайльда, и на судебном процессе его тоже облили грязью. Их познакомил приятель сэра Реджинальда, Артур Симон, который издает «Савой», а Бердслей сотрудничает с этим журналом.

– Что ж, я благодарен ему за то, что он критикует твои произведения, и ты возвращаешься в лоно семьи! Но сорок восемь часов пролетят быстро…

Виктор притянул Таша к себе и с удовольствием вдохнул запах ее любимых духов с ароматом росного ладана.

– А ты в мое отсутствие снова занялся разгадкой какой-то тайны? – прошептала Таша, кивая на карточки.

– Самая главная тайна для меня – это ты, мой обожаемый сфинкс.

– Ты увиливаешь, потому что я права! Ты лицемер, собственник и обманщик! Беда только в том, что я тебя безумно люблю…

Они разомкнули объятия и с нежностью посмотрели друг на друга. На самом деле оба оберегали свою любовь, и именно поэтому старались избежать разногласий.

– Дорогой, ты слышал что-нибудь о Уолтере Патере?

– Нет, а кто это?

– Английский эссеист, духовный наставник Оскара Уайльда. Он умер в прошлом году. У него есть такое выражение: «Главное – не результат, а процесс познания!»

– Согласен.

– Ты ведешь расследование, признавайся?

– Может быть, да, а может быть, нет.

– Значит, да.

Он засмеялся и прошептал ей на ухо:

– Ночами я принадлежу одной тебе, родная.

– Только ночами? Значит, ты больше не будешь фотографировать меня в костюме Евы?

Он расстегнул лиф ее платья, радуясь тому, что она не носит корсет.

– Пойдем в постель, – прошептал он.

– Готовь свою аппаратуру.

– К черту фотографию!

Забытая во дворе, Кошка заскреблась в дверь.

– И к черту представителей семейства кошачьих, – пробормотал Виктор, увлекая Таша в альков.

– И это – псише мадемуазель Марс[44]? Нет, это всего лишь его жалкая копия! Вас облапошили, как последнего простофилю!

– Мышоночек, ну вы же не собираетесь завладеть оригиналом графини де Ла Бинь?

– Не произносите при мне этого имени! Я ненавижу эту Вальтесс де Ла Бинь[45], кстати, на самом деле ее зовут Люси Эмили Делабинь.

– Но вы проявляете изобретательность, подражая ей.

Сюзанна Боске раздраженно мерила шагами будуар, где собиралась разместить свой трофей. Длинный подол ее платья из черного атласа, украшенного лиловыми шелковыми лентами, волочился по полу. Наконец, она успокоилась и склонилась над подарком, который преподнес ей Амори де Шамплье-Марей. В нем отразилось ее лицо, густо покрытое румянами и рисовой пудрой, которые должны были скрыть пятнадцать лет разницы между нею и любовником.

«Какой же он недотепа! Если бы не его деньги, я бы послала его ко всем чертям!»

Но Сюзанна была достаточно умна, чтобы держать при себе юного простофилю, предпочитавшего зрелых любовниц. Регулярные семейные сцены шли их отношениям только на пользу. Последнюю Сюзанна устроила позавчера, когда нашла под креслом альбом под названием «Невинные забавы инфанты» с фотографиями некой Фьяметты, выставлявшей напоказ свои прелести.

– Я узнала ее! Это Фифи Ба-Рен, ваша бывшая, танцовщица канкана, которая вышла замуж за русского князя! Вот значит, чем вы занимаетесь в мое отсутствие!

Амори Шамплье-Марейю понадобился час, чтобы успокоить Сюзанну и заверить в том, что она в его сердце – единственная.

«Со своим кривым носом и торчащими во все стороны вихрами он похож на птенца!» – тяжко вздохнула она.

Впрочем, разве важно, как он выглядит? Лишь бы давал ей возможность жить на широкую ногу. И все же ее небольшая вилла на улице Бель-Респи[46] не шла ни в какое сравнение с особняком графини де Ла Бинь. Эта куртизанка в пятнадцать лет стала матерью-одиночкой, она якшалась со всякими бездарными мазилами. Ее особняк журналы описывали как построенный в стиле модерн, хотя на самом деле его стиль больше тяготел к Ренессансу. Вот почему Сюзанна, сгорая от зависти, заставила любовника потратить часть своего наследства на реставрацию «презренной лачуги», расположенной недалеко от площади Звезды.