– А мне-то что за интерес…

– О, ценю деловой подход. – Людоед попытался приобнять меня за плечи, но замер, стоило мне положить ладонь на рукоять пистолета за поясом. – Да-да, сам не любитель лишних фамильярностей, гигиена – залог здоровья!

Кто бы говорил… Эта ходячая гора сала мылась раз в год, и то вряд ли, вечно перепачкан жиром и подсохшей кровью, а если его мясницкий передник выстирать в Доне, то на три версты ниже по течению вся рыба всплывёт кверху брюхом!

– Так вот что я могу резонно предложить. – Он вернулся к своей тачке, где лежало чьё-то позеленевшее тело, прикрытое рогожей. – Ты у Хозяйки добываешь разрешение письменное на строительство магазэна по французскому образцу. Широкое, просторное, с дегустационным зальчиком а-ля бистро. А я тебе за соучастие – оговорённый процент. Предпочтёшь деньгами или производимым товаром?

– Сосиски «дамские пальчики»? – припомнил я, и меня передёрнуло. – Спросить спрошу, а платить будешь услугами.

– Какого толка услугами, казаче? – неожиданно покраснел он, кокетливо одёргивая замызганный передник.

Наверное, тут бы и пристрелить подлеца за такие мысли, но мы шагнули за поворот, а там под аркой уже стоял навытяжку бдительный бес. Господи-боже, даже не со старым фитильным ружьём, а с кривым турецким луком! Ох нет, мама дорогая, с такой допотопщиной меня ещё не встречали…

– Стоять, руки вверх! Щас обоих стрелять буду!

– Остынь, бесове… – укоризненно прогудел Павлушечка. – Я это, ты меня знаешь. А тот, что со мной, так сам хорунжий Иловайский. Или тебя старшие товарищи о нём не предупреждали?

– А чё меня предупреждать, – нагло оскалился бес. – Нешто я эту военщину усатую и сам не знаю… Стоять, кому говорю!

Мы переглянулись, но встали. Интересно, что дальше?

– А дальше пущай мясник своей дорогой идёт, у меня к нему претензиев нет. Но ты, хорунжий… Помнишь, злыдень в лампасах, как мне в ружьё песку насыпал, а?!

Я пригляделся к гневной мордочке беса. Память услужливо подсунула подходящую картинку: тот же бес, весь чёрный от пороховой гари, с обожжённым пятачком, держащий в лапках ружьё, увенчанное чем-то вроде железной ромашки. Да, рвануло тогда неслабо… Но ведь весело же было, и сувенир оригинальный, чего ж злиться-то?

– Ан вот теперь и я потешусь! За всех наших тебе отомщу. Посторонись, толстый, я щас буду из казачка ёжика делать!

– Это первая услуга, – с нажимом напомнил я отступающему Павлушечке. – Ты просто иди своей дорогой, а мы тут вокруг побегаем.

Бес натянул тетиву до уха, но я уже успешно спрятался за непробиваемой тушей мясника.

– Эй, хорунжий, ты это чё? Это прикол, что ль, такой, я не понял? А ну вылезай, я в тя стрелять буду!

– Вперёд, – скомандовал я, с трудом сдерживаясь, чтоб не пнуть людоеда по заднице. Так сапоги ж потом ничем не отмоешь…

Павлушечка бодро потрусил к арке, толкая тачку, а мы с бесом развлекались вовсю – шумно и весело!

– Стоять, я ж… ага, попался! Ой, извини, Павлуша… Стой, гад, я из-за тебя не в тебя попал! Ага… ой, извини, Павлуша… Нет, ну у тебя совесть есть, хорунжий?! Стой, я… щас… вот… ага! Ой… ой… ой… Извини, извини, извини, я не хотел, это всё Иловайский… Ага! Ой…

К тому моменту, как у самых стен Оборотного города яркий задиристый офицер в мундирчике Преображенского гвардейского полка окончательно расстрелял все свои стрелы, я уже слегка запыхался. Колышущейся туше мясника-интеллигента стрелы причиняли не больше вреда, чем китайское иглоукалывание. То есть в некоторых местах было даже полезно и приятно.

Правда, последнюю стрелу увлёкшийся бес-охранник прямо выпустил в… Короче, дикий вой Павлушечки, уязвлённого в самую чувствительную точку, едва не заставил меня присесть.

– Уй-й-й-я-а-ай!!! Попал, гадёныш, из лука в уретру-у!

– Это типа поразил, как Давид Голиафа? – шёпотом уточнил спрятавшийся за моей спиной маленький преображенец. – И чего он так на какую-то уретру жалуется, я вроде под фартук попал…

– Это по-латыни, – решил я, сам не зная толком, о чём речь. – А ты бы давал тягу на всех копытцах, пришибёт ещё…

– И то дело! Прощевай, Иловайский, я тя в другой раз дострелю, договорились?

– Замётано. – Я добавил ему коленом скорости, и ретивый бес смылся прежде, чем эхо Павлушечкиных воплей дважды облетело весь Оборотный город.

Я тоже предпочёл бы удрать под шумок, но куда там… На крики голого трупоеда быстро сбежался народ. А какой народец живёт в подземном городе нечистой силы, объяснять, полагаю, не надо уже никому?.. Не прошло и минуты с того момента, как бедный мясник ухитрился выдернуть из-под фартука застрявшую стрелу, как мы с ним оказались в плотном кольце облизывающихся горожан. Причём на Павлушечку никто слюни не пускал, главное блюдо тут по-прежнему вкусный я…

– Глянь-кась, сожители, – протёрла глаза старая ведьма с бородавочным лицом. – Неужто мясник в свою лавку живого хорунжего привести умудрился?

– Кажись, так, – поддержали её два молоденьких упыря журавлиной стройности. – Да тока нам-то с того одно взаимное мордобитие?

– Да уж! – погромче прокашлялся я. – Традиций нарушать не следует, Хозяйка не одобрит. Раз я пришёл, давайте не филонить тут… Засучили рукава, и чтоб каждый два раза соседу в рыло!

– Минуточку, дамы и господа, – неожиданно вмешался какой-то клыкастый хмырь, когда нечисть уже привычно разбилась по парам в приблизительных весовых категориях. – Что мы как дети, право? Чуть увидели хорунжего, и в драку…

– Так это ж сам Иловайский! – шёпотом пояснили ему.

– Я в курсе. Имел честь, так сказать, и тоже был за него бит. Но, может, мы его пока хотя бы свяжем? А то опять как все в себя пришли, а казаком уже и не пахнет…

– Дык… почему бы и нет-то? Дельная мысль! – перешёптываясь, признал народ.

Я с подозрением покосился на двух… трёх… четырёх бесов и ведьм, двинувшихся ко мне с верёвками. Поумнели, что ли? Не, не, не, мы так не договаривались…

– Павлушечка, придержи хорунжего, чтоб не убёг, покуда мы буцкаемся!

Интеллигентный людоед-патологоанатом, знаток латыни, радостно обернулся и… Я даже сам не сразу понял, как взлетел ему на шею, свесил ножки и приставил заряженный пистолет к уху:

– К Хозяйке, бегом, живо!

– Гляньте-ка, чё творится, а?! – вновь взвыла та же бабка, угрожающе тряся грудями. – Энтот маньяк в папахе да эполетах нашего мясника посредь бела дня угоняет! В Турцию, поди? А там ещё евнухом горбатиться продаст, уйму деньжищ на том слупит, а нас навсегда без мяса покойницкого оставит… Не пущу-у!!!

– И впрямь, Илюшенька, – вмешался брутального вида плечистый чёрт с чёлкой набекрень и усиками квадратиком. – Слезли бы вы с уважаемого Павлушечки, он нам всем очень дорог. Мы даём честное слово, что не заставим вас долго томиться связанным – быстро подерёмся и не больно вас съедим. Честное благородное!

– В галоп, – приказал я, сжимая коленями толстую шею мясника, но тот неожиданно заартачился:

– Ты меня ещё взнуздай, человече! Я не бабка Фрося под твоим седлом ходить. Я мужчина с образованием, вкус имею и диплом международный, и…

– Пристрелю, – хладнокровно пообещал я, взводя курок.

Толпа замерла… Потом кто-то из мелких упырей азиатской внешности громким шёпотом спросил у соседа:

– Чё ж он не стреляет-то? С Павлушечки-то небось в пять раз больше мяса будет! А хорунжий уже к основному блюду как гарнир пойдёт!

Толстый голый гигант придушенно икнул и рванул с места не хуже моего арабского скакуна! Нечисть с энтузиазмом ударилась в погоню…

– Ату их! Лови-хватай! Павлушу-мясника первого на фарш, в ём чистого жиру – кажному по бидону хвати-ит! Хорунжий, стреляй! Стреляй, раз обещал, не разочаровывай честную публику!

Ох, кто бы знал, как трудно мне было усидеть на толстой, жирной, скользкой да ещё и потной шее перепуганного торговца человечьим мясом… Павлушечка, сверкая голым задом, нёсся к Хозяйкиному дворцу самой короткой дорогой, не особо заботясь о тех, кто попадал ему под ноги. Группу заморских гостей китайской внешности с гидом-переводчиком из Сиона он практически разутюжил по обе стороны узкого проулка. Пока жид лаялся ему вслед на иврите, кое-кто из наиболее ушлых ведьм быстро отскребали китайцев от стены, скатывали в коврик и уносили к столу, как рулеты.