Никита подошел к столу. Обнял Глеба за плечи. Не оттолкнул, уже легче.

- Глеб! Глеб, ты меня слышишь? Глеб, мы оба живы. Мы здоровы. Значит, ничего фатального не произошло. Жизнь продолжается. Ты слышишь?

Никита ткнулся подбородком в мягкие, пахнущие мятным шампунем волосы.

- Глеб, нечего здесь сидеть. Поехали к Вяземским. Ты слышишь? Вставай, родной.

- Не могу.

Глеб оттолкнулся от стола и развернулся на стуле лицом к Никите. В его глазах плескался звериный ужас, смешанный с какой-то безумной, нечеловеческой тоской.

- Не могу, Никит. Я ног не чувствую.

Эпилог

Солнечный Израиль. Море, пальмы, чайки. Куда ни плюнь – достопримечательность, памятник истории. Галдящие туристы, важные матроны в окружении детишек в уютных сквериках, спешащие куда-то ортодоксы в чудных одеяниях. Он так мечтал снова приехать сюда, с Глебом, вдвоем. Приехал.

Глеб сидел в инвалидном кресле, безучастный ко всему на свете. Неудивительно, в общем-то, его уже три дня держали на транквилизаторах, чтобы не допустить еще и сердечного приступа в придачу. Или чего похуже. Хотя куда уже хуже.

Доктор Гутенберг задумчиво рассматривал снимки. Он только что закончил обследование Глеба, проверил все, что можно было проверить, но результатом так и не был удовлетворен.

- Что я могу тебе сказать, Никита, — доктор отложил снимки и снял очки, устало потирая переносицу. – Я твердо уверен, что мы не виноваты. Имплант на месте, он не сдвинулся ни на миллиметр. Я не вижу на снимках ничего, что могло бы привести к параличу. Нет, мы конечно можем провести диагностическую операцию, но это колоссальный риск. Во-первых, возраст уже не тот, чтобы давать наркоз по любому поводу. Во-вторых, повторное вмешательство увеличивает риск попадания инфекции на семьдесят процентов! И в-третьих, я не могу гарантировать, что мы что-то найдем и сможем исправить. Я все-таки склонен думать, что у Глеба Васильевича это психологическое. Это реакция на сильный стресс. А значит, хирурги вам ничем не помогут.

Никита сильнее сжал руку Глеба. В последнее время он испытывал непреодолимое желание постоянно поддерживать с ним физический контакт, как будто боялся, что Глеб может исчезнуть. Теперь-то им уже никого не надо стесняться. Все, отстеснялись уже.

- И что же делать, доктор? – он все-таки смог задать этот вопрос, сглотнув застывший в горле ком.

Доктор Гутенберг протянул ему историю болезни и развел руками:

- Любить. Любить и беречь.