После увиденного молебна бежать стало неудобно, я продолжил путь быстрым шагом, опасаясь встретить скачущих китайских кавалеристов на улицах городка. Но, мои опасения не подтвердились, на передовых позициях всё было в порядке. За одним небольшим исключением, никто не стрелял. Все бойцы на позициях увлечённо наблюдали за чем-то на поле боя, когда я добрался к Палычу.

  - Смотри, - он показал мне на удивительное зрелище.

  Огромное поле боя в несколько квадратных километров, усыпанное телами убитых людей и коней, походило на лунный кратер. С нашей стороны снежная поверхность с красно-чёрными пятнами ограничивалась склоном сопки, откуда мы смотрели, как из древнего амфитеатра. Справа и слева, Колизей под открытым небом продолжали склоны соседних сопок, поросшие тёмными хвойными лесами. На западе, за спинами китайских всадников, там, где Палыч подорвал заложенные три недели назад мины, взрывом наметались огромные кучи из земли. Эта насыпь чёрного цвета зрительно продолжала естественные склоны амфитеатра под открытым небом. На арене этого огромного амфитеатра замерли тысячи выживших всадников, удерживая своих коней. Они образовали десятки стихийных групп, между которыми сновали посыльные и медленно разъезжали командиры. Очевидно, наши противники, увидев отрезанные пути отступления и уничтоженных полководцев, решили подумать о своей судьбе.

  - Поспорим? - лениво предложил Иван.

  - Сдадутся или нет? - удивился я.

  - Ну, это неспортивно. Через какое время сдадутся, вот в чём вопрос, почти по Шекспиру. Засекаем время, в течение часа сдадутся - я выиграл, если позже - ты.

  - Ставка?

  - Ну, не знаю, а чего ты хочешь?

  - Ну, не знаю, организуешь ежегодные лыжные гонки, на пять, десять и двадцать километров. А ты?

  - Коли такое дело, ты оборудуешь футбольное поле и обучишь три команды.

  - Договорились, сверим часы, - я засучил левый рукав, глядя на часы, пожалуй, единственное, что у нас сохранилось из прежней жизни. Никита вернул их нам, когда обосновался в столице, продавать их не понадобилось.

  - Располагайся, я чайку заварю, - Палыч уселся перед камином, разжигая три полешка, вполне достаточно для закипания трофейного медного чайника. Практически вся посуда в городе была трофейной, разве, что вилки сами штамповали.

  Мы неспешно пили чай, поглядывая в амбразуру на поведение блокированных кавалеристов. Прошло сорок минут с начала пари, никакого решения противник не принял. Однако, перемещения командиров подходили к завершающей фазе. Повинуясь поступившей команде, всадники принялись спешиваться и выстраиваться лицом в нашу сторону, держа коней поводу. От группы командиров отделились двое, тоже спешились и шагом пошли в сторону наших заграждений. Я взглянул на часы, прошли пятьдесят девять минут с момента нашего пари.

  - Признаю поражение, Иван, только пусти меня принимать капитуляцию, пока эти смельчаки в волчью яму не провалились.

  - Хорошо, сейчас переводчика кликну, чур, коней и оружие с доспехами пусть оставят. Для убитых и раненых повозки найдём. И попытайся артиллерию выпросить, сколько сможешь. Ну, что я тебе советую, воевода, лучше меня всё знаешь.

  Вышагивая навстречу китайским парламентёрам, я задумался и едва не упал в волчью яму, меня подхватил под локоть Зишур Агаев, наш штатный резидент на озере Ханка.

  - Спасибо, Зишур, чего китайцы попросят, как думаешь?

  - Известно чего, воевода, чтобы мы сдались, и все крепости наши сожгли, - невозмутимо пробасил мой переводчик, - да ещё дань потребуют, мехами.

  - Ну да? Мы же победили, как так? - искренне удивился я.

  - Сам увидишь, воевода, - пожал плечами башкир.

  Едва мы остановились напротив парламентёров, те начали разговор. Я не знал тогда китайского языка, но имел представление, что высокие тона голоса означают повелительное наклонение и превосходство говорящего перед собеседником. Поэтому, до перевода понял, что Зишур был прав. Как перевёл Агаев, сжечь наши крепости китайцы пока не просили. Но, выплаты дани и беспрепятственного пропуска обратно, требовали. Именно требовали, я уточнил у своего толмача. И попросил перевести, как можно ближе к тексту свой ответ.

  - Я согласен выплатить дань вашему императору, но, шкурки соболя для этого слишком малы. Мы отправим в Пекин ваши шкурки, вернее, головы ваших воинов, - я жестом показал на ряды всадников, замерших в ожидании своей судьбы. - А караван с такими подарками доверим вам обоим, не зря вам доверили свою судьбу эти всадники. Думаю, их родные будут рады вас увидеть живыми, а император достойно вас обоих отблагодарит.

  Ожидая перевода, я с долей злорадства наблюдал, как цвет лица парламентёров поменялся на ярко красный, затем на иссиня белый. Видимо, поняли мой ответ полностью. Что ж, продолжим.

  - Мои условия таковы, вы оставляете здесь всё оружие и доспехи, пленников нам не надо, их больше, чем достаточно. Для перевозки убитых и раненых мы выделим повозки, в них запряжёте своих коней, лишние останутся здесь. Да, пушки и боеприпасы тоже оставьте нам, наших повозок для всех убитых и раненых не хватит, возьмёте артиллерийские повозки.

  Судя по цветовой гамме на лицах парламентёров, повторившейся снова, уже в обратном порядке, мои предложения им не понравились. Ждать, пока они отрежут себе пути отступления дерзкими ответами, я не собирался и добавил.

  - Артиллерийская обслуга нам тоже не нужна, можете их забрать с собой. Передайте советникам императора, что мы просим прислать посольство для обсуждения условий мирного договора и торговли. В знак своих мирных намерений мы разрешаем забрать половину ваших пушек, выбрать орудия можете сами. Остальные мы всё равно переплавим. Советую обсудить наши условия со своими товарищами, но недолго. Через час, вы знаете, что это? - я убедился, что оба кивнули, и продолжил, - так вот, через час мы продолжим взрывать землю под вами и обстреливать вас пушками.

  Мы развернулись и отправились обратно, невольно ускоряя шаг, хотя выстрел в спину нам не грозил, у парламентёров не было огнестрельного оружия. Вернувшись к Палычу, я подробно пересказал ход недолгих переговоров, прокомментировал игру цвета на лицах оппонентов и потребовал, перевирая Стивенсона, - Чаю, Дарби МакГроу, чаю!*

  Пока мы кипятили на печурке чайник, пока я остужал в руках кружку с чаем, час ожидания пролетел быстро, и мы выглянули в амбразуру. Оба парламентёра стояли на месте, нервно переминаясь с ноги на ногу. Подмигнув другу, я отправился к 'нашим китайским друзьям', как говорили президенты России. Когда мы с Зишуром приблизились к парламентёрам, я остановился и, молча, стал рассматривать наших оппонентов. В первую нашу встречу мне хватило цветовой гаммы, на этот раз удалось рассмотреть трёхдневную щетину и мешки под глазами. Наконец, офицеры перестали молчать и решились произнести страшные для них слова признания полной капитуляции.

  - Мы принимаем ваши условия.

  - Я рад, что мы поняли друг друга. Ваши солдаты могут переходить через взорванные позиции, оставив оружие и доспехи здесь, на поле. Туда уже пригнали сорок повозок, в котлах греется вода для раненых, можете провести там ночь. Часа через два, туда доставят продукты, а вас я попрошу отправить гонца к артиллеристам, чтобы те не волновались и начинали собираться в путь.

  Отступали кавалеристы вдвое быстрее, чем наступали, несмотря на то, что шли пешком. Видимо, стыд подгонял, или остатки совести. Хотя, по большому счёту, их было жаль, но такова судьба любого военного. Поступая в армию, любой страны и в любую эпоху, человек продаёт не только свою силу и ум, в отличие от слесаря, например, или любого другого специалиста, но и жизнь. Кавалеристы и моряки, погибшие под Владивостоком, продали свою жизнь давно, когда поступали на службу. Мы лишь погасили вексель. Впрочем, для подобных размышлений у меня тогда не было времени. Мы все поняли, как непрочен мир и работали дни напролёт, оборудуя Владивосток надёжной защитой. И, к моему удивлению, первым делом наши рабочие отстроили церковь, храм Всех Святых. А батюшки наши действительно оказались староверами, оба! И, самое смешное, никто этим не возмущался, все наши русские переселенцы моментально принялись креститься двумя перстами, не говоря о вогулах, которые, видимо, научились креститься лишь во Владивостоке.