Он остановился, и было такое впечатление, что по комнате пронесся ураган. Я ощущал его величие и его непоколебимую убежденность в собственной правоте. Больше того, я верил ему. Он не стал бы скрывать факты, но и только. А в моей работе приходится иметь дело с версиями и догадками и проверять каждую из них, иначе ты просто не сдвинешься с места.

— Я уважаю вашу точку зрения, — сказал я, — даже если при этом вы лишаете нас той поддержки, которую могли бы нам оказать. Никто не знает это место лучше вас. Ваши суждения были бы для нас бесценны. И имейте в виду, сэр, вы можете быть предвзяты и слепы там, где человек посторонний нашел бы разгадку, знай он то, что знаете вы. Не лучше ли покопаться немного в грязи, чем ждать, пока случится третье, а может быть, и четвертое убийство?

— Я был исповедником для сотен людей в Нью-Маверике за все эти годы, — сказал Марч. — Но вы услышите от меня об их проблемах, их ненависти, ревности, страхах не больше, чем услышали бы от священника.

— Кто-нибудь признавался вам в убийстве? — спросил я.

— Чушь!

— Если мне следует опираться на факты, я должен собирать их без всякого предубеждения, — заметил я. — Где вы были сегодня вечером, когда начался пожар?

— Я спал, — отозвался он. Черные глаза настороженно следили за мной. — Как и положено в моем возрасте, когда темнеет, я ем, немного слушаю музыку, а потом сплю, сколько удастся. Моя задача — сохранить каждую толику сил, чтобы писать, едва станет достаточно светло.

— Вы слышали, как ваш зять вызвал пожарную команду?

— Я так не скажу. Я проснулся оттого, что он что-то кричал в трубку, но не пробудился настолько, чтобы понять, что он говорит. Но потом я увидел зарево.

— Пол не разбудил вас?

— Нет. Он побежал к дому миссис Брок сразу же, как позвонил.

— Вам не нравится ваш зять, так ведь, мистер Марч? Я слышал, как вы назвали его скулящей мразью и попросили держаться подальше от вас.

— А что он перед этим сказал!

— Понятно. Кстати, раз уж мы об этом заговорили, где была ваша дочь?

И тогда я увидел то, о чем предупреждал меня Келли, — мучительную боль в глубоко посаженных глазах.

— Я не знаю, — ответил Марч. — Она не обязана отчитываться ни передо мной, ни перед кем бы то ни было. Сейчас она наверху, смазывает Полу ожоги.

— Вернемся к моему вопросу, мистер Марч. Вам не нравится Пол, да?

— Он мне не нравится, — мрачно проговорил художник. — Он не нравится мне, потому что ему уже сорок пять, а он так и не вырос. Он не нравится мне, потому что у него чувство юмора как у ребенка, порочность и злость как у ребенка, но в нем нет детской невинности.

— Уверены ли вы, что не он совершил эти преступления?

Черные глаза сверкнули.

— Нет, не уверен. Это факт. Но я не уверен, что он их совершил. Это тоже факт.

— Вы упомянули о детской порочности. Что вы имеете в виду — склонность к злым проказам?

— Я имею в виду жестокость. Вы слышали вопрос, который он задал сегодня. Он спросил, где спит Лора. Он задал этот вопрос не для того, чтобы задеть Лору. Он это сделал, чтобы задеть меня — при всех. Дети могут быть жестокими, потому что, будучи детьми, они чувствуют себя обделенными: им кажется, что их обделили любовью, что кого-то любят больше, что им нарочно не купили мороженое, когда они этого просили. Ребенок жестоко мучает какого-нибудь зверька, потому что он недостаточно большой, чтобы мучить взрослых, которых он на самом деле ненавидит. В сорок пять лет с этим уже поздно бороться даже психиатрам.

— Почему вы его терпите?

— Он муж Лоры.

— Она его тоже ненавидит, — заметил я. — Почему вы и она его терпите?

— Вам не кажется, что ваши вопросы становятся чересчур личными, Геррик?

— У него есть что-то против вас?

Я ожидал, что Марч или рассмеется, или швырнет мне в лицо табак. Он не сделал ни того ни другого. Он просто уставился на меня.

— Он вас шантажирует?

Черные глаза превратились в узенькие щелки.

— Все мы в некотором роде шантажисты, Геррик. Любезность за любезность: я куплю вам выпить, вы мне купите выпить. Все люди, которые долго живут вместе, понемножку шантажируют друг друга.

— Вы уходите от ответа, — сказал я. — Он вас шантажирует?

— Нет, черт вас побери! — От его зычного голоса, казалось, содрогнулись стены.

— Полегче, Геррик, — вмешался Келли.

Я пропустил его предупреждение мимо ушей:

— Семь или восемь лет назад, Марч, ваш зять устроил человеку по имени Шон О'Фаррелл такую основательную трепку, что тот оказался в больнице. Причина, как мне сказали, заключалась в том, что О'Фаррелл, которому было под шестьдесят, стал заигрывать с вашей приемной внучкой Пенни, которой едва исполнилось четырнадцать. Это так?

— Да. — Вся ярость Марча улеглась.

— Почему после этого вы разрешили О'Фарреллу остаться в колонии?

Художник долго колебался, и, когда он наконец заговорил, его ответ изумил и удивил меня.

— Потому что я не был уверен, что это правда, — объяснил он.

— Но вы только что сказали…

— Пол приводил именно ту причину, которую вы назвали, — продолжал Марч. — Пенни это отрицала, а Пенни мне ни разу не соврала за всю свою жизнь. Шон отрицал это — и не отрицал. Он признался, что испытывал некое противоестественное влечение к ребенку, но старался не проявлять этого. Он еще сказал, — старческий голос дрогнул, — что просто заявил Пенни, что больше не сможет с ней видеться, и Пенни говорила то же, хотя она ничего не поняла. Шон говорил, что, прогнав Пенни, он начал кататься по траве возле дома, плача и повторяя ее имя. Пенни, уходя, поцеловала его на прощанье — в щеку. Это было больше, чем он мог вынести.

Внезапно из леса выскочил Пол, обвинил его в совращении ребенка, а потом избил его до полусмерти. Пол не сомневался в своей правоте. Я не был уверен до конца, и Шон остался здесь.

У этого человека есть врожденное чувство справедливости, подумал я. Я мог понять, почему его любили и почитали молодые художники, приезжавшие в Нью-Маверик. Он не осуждал заранее: косвенных доказательств для него было недостаточно. Мне очень не хотелось продолжать, но пришлось.

— В ту ночь, когда был убит Джон Уиллард, мистер Марч, ваша дочь провела вечер в обществе мужчины в костюме Черного Монаха. Об этом мне рассказал капитан Келли. Вы знаете, что был такой человек?

Марч остановился у стола и положил руки на столешницу ладонями вниз. Для этого ему пришлось наклониться, и он опустил голову так, что лица нельзя было разглядеть.

— Да. — Рана до сих пор не зажила.

— Вы знаете, кто это был?

— Нет.

— Ваша дочь знает, кто это был?

— Спросите у нее.

— Если вы не знаете, значит, он вам не сказала. Как вы думаете, кто это мог быть? Вероятно, все эти годы вы пытались разгадать это.

— Что бы я ни думал, у меня нет фактов, — сказал он.

— Но предположения у вас есть?

— У меня нет фактов! — В нем вновь стала закипать ярость. — Какое это имеет отношение ко всем нашим бедам?

— Может быть, никакого. Но тот человек мог бы подтвердить алиби вашей дочери в ночь убийства Уилларда. Из нее вытрясут его имя, Марч. Я или начальство Келли. Все это перетряхнет заново целая армия чужаков. Вы сколько угодно можете воздерживаться и не мазать никого грязью, мистер Марч, но больше никто не последует вашему примеру.

Марч медленно поднял голову. Он смотрел мимо меня в завтрашний день и видел новых полицейских, окружного прокурора, следователей по особо важным делам из конторы генерального прокурора штата, газетчиков со всей страны. Его бородатое лицо исказилось от нахлынувшего ужаса.

— О господи, — проговорил он. — Боже мой.

— Есть ли какие-то факты, касающиеся той ночи, о которых вы никому не рассказывали, мистер Марч? — тихо спросил я.

Громадное тело содрогнулось, словно от резкой боли.

— Есть один факт, — сказал он. — Факт, о котором я не упоминал ни единой душе, потому что мне казалось, что это не имеет никакого отношения к убийству. Я знал, у кого был такой костюм; кто собирался одеться в него в ту ночь. Но позже.