Пока Питер натягивал широкие брюки, белую трикотажную водолазку и куртку из твида, Тимми Фэллон рассказал о том, что произошло.
— Ты узнал кого-нибудь из мужчин, Тимми? Ты ведь знаешь всех в этом районе.
— Фонари на Ирвинг-Плейс не очень яркие, к тому же все магазины уже были закрыты. Это… это были не битники; это большие, сильные, коротко подстриженные парни в рабочей одежде. Я даже толком не разглядел их. Того, который погнался за мной, узнал бы, если б увидел снова. Его-то я никогда не забуду.
— А на кого они напали?
— Он негр, Питер. Хорошо одетый, вернее, был хорошо одет до того, как на нем все изодрали.
— О Господи! — сказал Питер и опустил револьвер в карман куртки. Лето обещало быть долгим и жарким из-за ожидавшихся выступлений самых неистовых членов организации «Власть — черным». Но пока в городе еще не произошло ничего, что могло бы спровоцировать взрыв террора и насилия.
В дверях дома Питер остановился, чтобы взять тяжелую терновую палку из подставки для зонтов. В те дни, когда он еще только учился пользоваться протезом, эта палка помогала ему удерживать равновесие; теперь же он взял ее как оружие.
— Оставайся здесь, — сказал Питер мальчику. — Позвони отцу и расскажи о том, что произошло. Никуда не уходи до тех пор, пока он или я не придем за тобой.
— А мне нельзя с тобой, Питер?
— Не хочу, чтобы человек, который охотился за тобой, увидел тебя снова, — ответил Питер. — Делай, как я сказал.
Для нескольких миллионов американцев, читавших «Ньюсвью мэгэзин», Питер Стайлс был хорошо известной личностью. В еженедельной колонке, которую он вел в журнале, печатались самые важные и лучшие материалы. Собственная история Питера в значительной мере объясняла, почему он стал знаменитым комментатором и информатором о случаях бессмысленного насилия. Примерно пять лет назад Питер с отцом возвращались в машине с лыжной базы в Вермонте. Два хохочущих хулигана решили поиграть с ними в пятнашки во время спуска по извилистой горной дороге. Машина Питера врезалась в заграждение, перевернулась и упала в глубокую долину. Его самого выбросило наружу; теряя сознание, Питер слышал крики отца, горевшего среди обломков пылающего автомобиля, но ничем не мог ему помочь. В больницу Питер попал без ноги, которую оторвало ниже колена.
Прошло много времени после этого трагического инцидента, прежде чем Питеру удалось восстановиться физически и психологически. Изменился и стиль его публикаций: из легкомысленного и остроумного обозревателя светской хроники он превратился в бескомпромиссного борца против бессмысленного насилия, которое, словно страшная болезнь, поражало страну.
Всю свою жизнь Питер прожил в Нью-Йорке и очень любил его, но в последнее время город изменился: люди откровенно боялись ходить вечерами по притихшим улицам. Всего лишь в нескольких кварталах от дома Питера, находившегося неподалеку от Ирвинг-Плейс, в Ист-Ривер, тинейджеры стали все больше увлекаться наркотиками, участились случаи изнасилований и убийств. Нынешним жарким летом напряжение нарастало. В других городах уже произошли беспорядки, и Нью-Йорк ждал, затаив дыхание и вознося молитвы о том, чтобы и здесь не произошло кровопролития или массовых погромов. Время от времени на улицы выходили бедняки, борющиеся за свои права. Достаточно было небольшой искры, чтобы пороховая бочка террора взорвалась, и Питер чувствовал, что такой инцидент мог произойти прямо за порогом его дома.
Он шел, едва заметно прихрамывая, спрятав терновую палку под мышкой. Кругом было тихо. На углу Ирвинг-Плейс Питер столкнулся с женщиной средних лет, тащившей на поводке подагрического спаниеля.
— Слава Богу! — воскликнула она. — Там, на тротуаре, лежит человек. Я… я думаю, он сильно покалечен. Не знаю, что делать. Я… у меня собака!
Не останавливаясь, Питер пошел на противоположную сторону площади к человеку, которого Тимми назвал «грудой лохмотьев». Вокруг не было никого, кроме причитавшей женщины с собакой, да и та уже отошла от него. Сержант Конвэй пока не отреагировал на телефонный звонок.
Когда Питер увидел чернокожего, лежавшего на тротуаре, хриплый возглас вырвался из его груди. Не нужно было быть врачом скорой помощи, чтобы определить, что этому человеку уже ничем нельзя было помочь. Глаза его выскочили из орбит, а черное лицо зверски изрезано, видимо разбитой бутылкой, о которой говорил Тимми. Одна рука вывернута за спину и явно сломана. Сквозь красную пену на Питера оскалился опухший, разорванный в клочья рот с выбитыми зубами.
Женщина с собакой все же решилась и подошла поближе, глядя на стройного темноволосого человека с палкой из тернового дерева. Прямой рот его был плотно сжат, а холодные голубые глаза потемнели, полные сострадания.
— Я… я могла бы вызвать доктора из своей квартиры…
— Спасибо, но уже не надо, — сказал Питер. Он отвернулся, и слабая дрожь пробежала по его телу. — Бедняга. Я знаю, кто он…
Красный проблесковый маячок мигал на крыше полицейской патрульной машины, остановившейся рядом с Питером у бордюра тротуара. Из нее вышли двое полицейских; один из них — с револьвером в руке. Он узнал Питера, хорошо известного в этом районе. Было время, когда люди из полицейского участка круглосуточно охраняли самого журналиста и его квартиру от друзей человека, который с помощью Питера проводил остаток жизни в тюрьме.
— Добрый вечер, мистер Стайлс. Сержант Конвэй сказал, что вы звонили.
— Здравствуйте, Повальски.
Второй полицейский оглядел тело.
— Нам понадобится санитарная машина, — сказал он и, подойдя к патрульной машине, стал громко вызывать кого-то по рации. Скрипучий голос, раздавшийся в ответ, неожиданно прозвучал слишком громко.
— Вы видели, как это произошло? — спросил Питера Повальски.
Журналист покачал головой:
— Тимми, сын Майка Фэллона, видел. Вы ведь знаете Фэллона, он работает смотрителем полудюжины небольших домов в этом районе. Так вот, Тимми перелез через забор в мой сад, за ним гнался один из тех, кто сделал это.
— Мальчик шел так поздно ночью?
