— Все это уже слишком поздно, — сказала Луиза.

— Пожалуй. — Джерико впервые взглянул ей в лицо. — Скажите, кто-нибудь когда-то писал качественный портрет вашего отца?

Она медленно покачала головой:

— Были такие задумки, но отец так и не нашел времени для позирования. Попечители несколько раз принимались уговаривать его, но так ничего и не получилось.

— Каким бы вы хотели его видеть?

— О чем вы, Джонни?

— Чтобы написать по-настоящему хороший портрет мертвого человека, художнику требуются не только фотографии. Он должен познать личность этого человека, разобраться в его характере. Подобно любому другому, ваш отец по-разному представал перед разными людьми. Для тысяч воспитанников Пелхам-Холла он был директором, символом власти — для кого-то доброй и снисходительной, а для кого-то жесткой, а то и беспощадной. Он был отцом для вас, ваших сестры и брата, мужем вашей матери. Возможно, он был требовательным управляющим своего хозяйства — в чем-то справедливым, в чем-то не очень. По некоторым слухам, он был отменный греховодник; если же верить многим другим людям, то он скорее походил на Христа. Берт Уолкер вообще считал его героем. Но во всем этом нагромождении взглядов, Луиза, есть некий общий знаменатель. Сам Человек. Подлинный Человек. Если мы выберем время, чтобы проанализировать все разноречивые точки зрения, мы получим ответ. Это был Фредерик Джордж Пелхам-старший, доктор богословия, директор, Человек. Когда же мы узнаем, кем он был на самом деле, мы поймем, была ли у него сорок лет назад любовная интрига с актрисой. Нам просто необходимо это знать. Вы, Луиза, можете жить только с правдой — сомнения и догадки вас не устраивают.

— Но это еще не самая страшная правда, Джонни, — заметила она.

— Да, гибель вашего отца. Но когда мы узнаем, кем он был на самом деле, мы с гораздо большей легкостью определим, кто его убил. Видите ли, это отнюдь не вопрос, кто мог достаточно хорошо обращаться с винтовкой. Вопрос в другом — кто мог его настолько ненавидеть. Кто считал его злодеем? Если он действительно был злодеем, все окажется просто. Если же нет, то нам предстоит разобраться, чьи представления о нем оказались настолько извращенными, что этот человек пожелал его смерти.

— А если мы проиграем?

— Что ж, хуже, чем есть, не будет.

— Да уж. Снова заняться всем этим делом…

— Лишь отчаяние могло вас заставить вести себя так, как вчера, Луиза. — Он сделал нетерпеливый жест рукой. — Я помню, сам сказал, что говорить на эту тему не следует, но все же не могу удержаться. Когда вы свободны от сомнений и подозрений, когда избавляетесь от постоянной позы самообороны, вы способны принимать решения как свободная женщина, а не отчаявшаяся неврастеничка.

Луиза почувствовала, что краснеет.

— Джонни, мне так стыдно.

— Не стоит стыдиться. Все эти сомнения просто исчерпали ваш запас выносливости, вымотали вас до такой степени, что вы стали сомневаться в себе и кидаться в крайности, чтобы обрести былую уверенность. Когда же мы устраним эти сомнения, вы, возможно, утратите ко мне интерес, чего я вполне заслуживаю.

— Джонни, вы очень добрый человек.

Он опустил на стол свой крепкий кулак, да так, что зазвенела посуда.

— Никакой я не добрый! — произнес он столь громко, что люди за соседними столиками повернули головы в их сторону. — Просто вы, мадам, повергли мой разум в смятение. Я хочу не меньше вашего добиться ответов, поскольку в противном случае буду во время работы постоянно мучиться, ломая над ними голову.

— О какой работе вы говорите?

— А что если я напишу портрет вашего отца? Ведь приближается тридцать пятая годовщина основания школы, не так ли? И я преподнесу его в дар учредителям. Только вам придется назначить меня официальным художником. У меня же должны быть основания повсюду совать свой нос и все вынюхивать. Семья должна согласиться и проявить готовность побеседовать со мной о Старике. А вы являетесь единственным человеком, который понимает, к чему я стремлюсь. Можно это будет сделать?

— Думаю, что да. Полагаю, они будут польщены, что художник вашего уровня согласился написать портрет отца.

— Что вам известно о моем «уровне»? Ведь до вчерашнего дня вы даже имени моего не слышали.

Она ответила улыбкой.

— По дороге сюда я остановилась у галереи, где выставлены ваши работы, — сказала она. — О вас говорили с большим уважением. Показали альбом с вырезками из газет и, конечно, Джонни, картины. Они показались мне чертовски возбуждающими.

Луиза вспомнила газетные вырезки. Как ей стало понятно, Джон Джерико и его творчество вызывали споры в мире живописи. «Страстные краски и свободные линии современного Ван Гога», — как написал о нем критик из «Таймс». «Вовсе не художник, — отозвался другой критик, скрывавшийся за инициалами в „Арт уорлде“. — Джерико всего лишь агрессивный журналист, который использует полотно и уголь для выражения своих личных взглядов». Покойный Юджин Спейчер назвал его «излишне педантичным в своем подходе». «Силой своих великолепных красок и скрытых за ними напряженных эмоций он заставляет вас почувствовать то, что вы не хотите чувствовать», — написала о нем «Геральд трибюн».

— Ну так мы договорились? — спросил он.

— Договорились, — ответила Луиза.

Она взглянула на стоявшую перед ней пустую тарелку — оказалось, что с обедом она расправилась, даже не задумавшись над тем, что именно ела.

Пелхам-Холл действительно производил впечатление.

Джерико еще не доводилось видеть столько красного кирпича, зеленого плюща и такого количества готических окон. А еще часовня, построенная из серого вермонтского мрамора, и имелась обсерватория с округлым синим куполом, стоявшая на некотором возвышении. И повсюду росли старые деревья — ели, клены, дубы, — возвышавшиеся над акрами зеленых лужаек. Вся территория постепенно спускалась к озеру. В августовскую жару вода отсвечивала голубыми бликами. Озеро окружали заросшие лесом подножия Беркширских гор.

Подъездные пути вели к жилым помещениям, учебному сектору, гимнастическому залу, подсобному хозяйству, и разобраться в их расположении было непросто. Само же здание выглядело старым, но ухоженным.