Была теплая весенняя ночь. Над спящей землей торопливо и бесшумно плыли редкие косматые тучи.

По временам сквозь них проглядывал лунный серпик. Тогда все вокруг озарялось мягким серебристым светом. Плоские, будто вырезанные из черного картона, силуэты Крымских гор сразу приобретали форму и объем. Но туча снова закрывала месяц, и краски меркли, затухали, окрестности затягивались таинственной темной завесой.

Все было погружено в глубокий сон. Только густое тяжелое море медленно ворочалось. На отлогий берег лениво и вяло набегали мягкие сонные волны прибоя. Пенясь, они лизали галечный пляж плоскими языками и, что-то глухо бормоча, медленно отступали обратно. От этого казалось, что море живое; оно дремлет и в полусне вздыхает протяжно и беспокойно.

Вдруг где-то далеко от берега, в темноте между небом и землей промигал огонек. Это сторожевой корабль доложил, что на морской границе все спокойно.

Вдоль извилистой линии берега также кое-где золотились огоньки. Здесь не спали те, кто оберегал отдых советских людей.

…В полночь к северным склонам гор подступил туман. Чуть заметный ветерок гнал его на юго-восток. Растекаясь, туман полз к вершинам гор, заволакивая курчавые шапки деревьев.

Ветер крепчал. Туман длинными лоскутами стал прорываться через седловины гор на южную сторону.

В четыре часа утра над морем появился самолет. Он летел без света, с приглушенными моторами. Как коршун, планируя, он добрался до берега, развернулся и заскользил вдоль неровной гряды гор. Внизу, сквозь белую массу тумана, кое-где проглядывала темными окнами земля. Постепенно снижаясь, самолет сделал два больших круга. Внезапно от него отделилась черная точка… другая, третья, четвертая…

На земле уже знали о появлении нарушителя. Радиолокаторы засекли самолет на подходе к берегу, по радио и проводам понеслись слова команд, и за несколько десятков километров от берега с аэродрома взмыли вверх два реактивных истребителя. Они развернулись и, как стрела, пущенная по прямой, стремительно помчались навстречу непрошенному ночному гостю.

Летчик, командир вражеского самолета, поздно понял, что он обнаружен. Снизу, с боков, ударили ослепительные штыки света. На миг летчик увидел уходящий к земле купол парашюта. Но в следующее мгновение он плотно зажмурил слезящиеся глаза, закрыл их ладонью левой руки. В наушниках раздавались панические голоса второго пилота и штурмана.

Самолет взревел моторами и заметался влево-вправо, пытаясь вырваться из скрещения лучей. Но это ему не удавалось. Яркий свет проникал даже сквозь тесно сомкнутые веки, которые ни на секунду нельзя было открыть, чтобы хоть взглянуть на доску приборов. Вдруг свет сразу погас. Ослепленный летчик прислушался к визгливым выкрикам штурмана:

— Истребители справа!.. Самолеты…

Повинуясь инстинктивно этому указанию, еще ничего не видя, командир бросил машину в пике, затем резко влево, а сам сжался в комок, дрожащей похолодевшей спиной ощущая, что вот-вот его машина и он сам будут прошиты очередями пулеметов.

Самолет спускался все ниже и ниже. Но выстрелов не было. Советские истребители, сбавляя скорость, зашли в хвост самолету — нарушителю, повисли над ним. Это означало: идти на посадку.

Видя, что истребители огня не открывают, нарушитель решил спастись бегством. Самолет нырнул в плотную пелену тумана и резко изменил направление.

Несколько секунд он шел без всякой ориентировки. Вдруг раздался оглушительный удар. Левой плоскостью самолет зацепился за отвесную скалу. Плоскость отвалилась, как картонная, и, беспомощно ударяясь о камни, рассыпаясь на куски, самолет рухнул вниз. Почти одновременно раздались два взрыва. Метнулись вверх огромные снопы пламени. Они осветили опушку леса и покатое каменистое подножие горы.

А над горами долго еще со свистом резали воздух стреловидные крылья истребителей.

Все произошло в течение нескольких минут; город, вблизи которого разыгралась ночная драма, безмятежно спал, набираясь сил к новому трудовому дню…

…Из пяти человек команды в живых остался только штурман, далеко отброшенный взрывом от догоравших обломков самолета. Плача, он умолял советских пограничников сохранить ему жизнь и рассказал, что в горах самолет выбросил на парашютах трех человек и мешок с грузом. Кто эти люди, что в мешке, штурман не знал; не знал, зачем их доставили сюда. Сам он человек маленький, он только исполнитель. Больше штурман ничего не сказал.

А к месту выброски нарушителей уже спешили с нескольких сторон группы пограничников с собаками.

Изменчива погода в районе Крымских гор. Часто бывает так: ярко светит солнце, голубое небо, насколько хватает глаз, — безоблачно, чисто. Но вот на горизонте, где-то над Сивашем, появляется одинокая туча. Не уронив ни капли влаги на пересохшую степь, спокойно и медленно проплывает она через весь полуостров к подкове Крымских гор. Упрется в склоны и, будто сердясь на преграду, заклубится, сгустится в цвете и начинает с ворчанием взбираться по склонам вверх. Медленно, но упрямо ползет она к перевалу все выше и выше, пока не сбросит свой груз: не изольется обильным дождем. Остатки тучи прорвутся к морю, а по склонам гор заторопятся в низину, к маленьким крымским речушкам тысячи мелких ручейков. И вот уже снова над горами солнце и голубое, умытое небо.

Так было и в это утро. Ночью на безмолвные горы наполз туман; к утру он рассеялся, но появилась туча, хлынул дождь.

В густой чаще леса, утопая по щиколотку в прелой лежалой листве, торопливо шел старик с небольшой рыжеватой бородкой. Голову его покрывала нахлобученная до бровей истасканная солдатская шапка. Старик был одет в потрепанный ватник, обут в кирзовые солдатские сапоги. Он нес большую плетеную из куги корзинку, тщательно укрытую сверху синей полосатой тряпкой.

Старик, видимо, заблудился. Он беспокойно осматривался по сторонам, по временам останавливался, сдерживая дыхание, прислушивался. Но кроме редких порывов ветра, шумевшего листвой деревьев, и шипения дождя, ничего не было слышно.

Постояв минуту, путник снова пускался дальше, тяжело, с хрипом дыша, как загнанная лошадь. На дождь он не обращал внимания.

Весна в этом году выдалась ранняя. К концу марта, как-то сразу, за три дня, деревья на горах покрылись листвой, но по утрам еще бывало очень прохладно.

Промокший и продрогший путник шел, не глядя под ноги. Метров триста он брел по руслу небольшого ручья, прямо по воде, потом круто изменил направление.

Заметно светало. Внезапно старик застыл на месте. Чутким ухом он уловил слева какой-то металлический звук и рванулся в этом направлении.

Через несколько десятков метров лес кончился, обрезанный асфальтированным шоссе, за которым шел крутой спуск, поросший густым кустарником.

Старик вышел на опушку в тот момент, когда по шоссе вниз проезжал грузовик. В кузове его стояли ящик и две железные бочки. Машина была уже далеко: как ни кричи, в такой дождь шофер не услышит.

Несколько секунд путник зорко осматривал склон горы и за кустарником метров на двести внизу разглядел полотно шоссе, которое делало крутой поворот. Не по-стариковски бойко, в два прыжка он перемахнул дорогу и, ломая кустарник, напролом ринулся вниз.

Он опередил машину, сделавшую большой крюк, и спрятался за густой куст на новом повороте шоссе.

Сквозь сизую сетку дождя фары машины желтели слабым, как от керосиновой лампы, светом. В кабине сидели женщина с ребенком на руках и шофер — белокурый паренек.

Когда машина, сбавив скорость, стала поворачивать по шоссе, старик выскочил из укрытия и по-обезьяньи легко и проворно забрался в кузов. Большой ящик загораживал заднее окно кабины. Старик опасливо метнул взглядом по сторонам, на минуту закрыл глаза и с облегчением выдохнул из груди воздух. Потом поставил корзину, с головой завернулся в брезент, оказавшийся в кузове, лег на бок, прижав корзину к ящику, и замер.