— Все-таки вы были правы! — сказал Карло, пристально глядя мне в глаза. — Она действительно устала. — И, скомкав салфетку, он энергично поднялся, подошел к жене, склонившись, коснулся ее виска губами и что-то шепнул на ухо. Она сонно открыла глаза, посмотрела на нас и медленно поднялась. Мы тоже встали. Карл твердо отклонил предложение Алекса выпить «на посошок», учтиво поклонился и, взяв жену под руку, двинулся к выходу. Около стойки он притормозил, и то, как он замедленно вынимал из портмоне кредитку, свидетельствовало, что выпитое не прошло для него даром.

— Боятся нас мужья, — весело хохотнул Алекс, наливая по следующей, — хотя, что нас бояться, когда мы сами мужья?

Мы пошли в казино догуливать, но какая-то странность этого вечера заставила меня задуматься. На этом мы сегодня закончим нашу беседу, уважаемый мэтр, и встретимся завтра для оформления документов и подведения итогов. В одиннадцать вас устроит? — Клиент наконец обратился с вопросом к своему адвокату.

Обиженный вульгарным крохоборством клиента и не понимающий, чего от него хотят, адвокат решил быть непреклонным:

— Завтра я смогу уделить вам время не раньше шестнадцати часов, и то в случае, если мне удастся перенести одну уже запланированную встречу. Документы вам в одиннадцать привезет Елена. Всего доброго, выздоравливайте! — С этими словами он покинул палату.

Оставшись один, Лобанов продолжил вспоминать о событиях недавних и вполне обычных, но захвативших его в свой круговорот помимо воли.

«Алекс тогда расписывал свои приключения с упоением ветерана, хвастающего своими ратными подвигами. Если опустить подробности, которые я не переводил на французский для Карло и Лючии, чтобы не потерять динамику повествования, то, общая канва, этой документальной драмы в авторском изложении такова.

Середина девяностых годов, Москва, бешеная жизнь, бешеные деньги, бешеные страсти. 30 декабря, мороз, город засыпан снегом. После корпоративной вечеринки в очень большом банке, рекламой которого заклеена половина города, гости разъезжаются по Москве согласно состоянию, настроению и ориентации. Две шальные девицы предлагают ехать к ним догуливать. В распоряжении три машины. «БМВ» — куда, не забыв о галантности, сажают девушек, и в багажник которого грузят ящик шампанского, какие-то ананасы и прочее, что соответствовало в те времена представлению о роскоши. «Жигули» — для тех, кто не знал, как добраться до места, и «Форд» — на котором ехал Алекс, чтобы показывать дорогу. В его багажнике кроме водки лежала гитара, прошедшая с ним военную службу в горячих точках и верно помогавшая делать карьеру в те смутные, но не лишенные романтики времена. Одним из элементов романтики было то, что пьяными ездили за рулем не просто часто, а практически всегда.

На этом месте рассказа, я помню точно, Лючия неожиданно для нас троих задала вопрос, свидетельствующий о том, что она не только усваивает сказанное, но принимает его близко к сердцу.

— Вам разве не было страшно? — спросила она, положив на плечо Алекса красивую ладонь стойкими пальчиками.

Она так редко говорила и двигалась, что этот жест и ее голос отозвались во мне сладкой любовной истомой, я не мог оторвать глаз от ее руки, такой изящной, не изуродованной длинными ногтями и всякими колечками. Карло заметил мой пристальный взгляд и предложил выпить за то, что страх — прекрасное чувство, позволяющее ценить многое в жизни. Мы одобрили тост, свидетельствующий, что этот благополучный итальянец кое-что понимает в жизни, и выпили. Алекс пояснил, что больше всего он боялся утром не найти машину, потому что вспомнить, где припарковал ее вечером, удавалось не всегда.

— В ту ночь, — продолжил он повествование, — мы мчались с приятелем, мирно дремавшим рядом, по Москве, зыбкой от снега снаружи и водки внутри. Когда проскочили светофор на красный свет, навстречу ехало немного машин, всего три — час был поздний. От двух «Форду» удалось увернуться, чтобы врезаться лоб в лоб в третью. Когда вой, скрежет, звон затихли, Алекс, осознав себя всего, стал трясти друга:

— Цел? Ты цел?

Тот, стряхивая с лица осколки стекла, ворчливо ответил:

— Я цел, а вот что с водкой — не знаю!

В машине визави по аварии жертв тоже не было, и с ее владельцем удалось быстро договориться, что виновник этого ночного происшествия покупает пострадавшему новую машину. Единственной возникшей сложностью стало требование выполнить это условие немедленно, не отлучаясь с места аварии. Машины стояли посреди перекрестка, освещая ночную мглу двумя уцелевшими фарами из всех, а их водители мирно травили друг другу байки в ожидании представителей круглосуточного банка, в котором можно занять деньги по телефону в любой момент. Примерно так я перевел фразу Алекса о том, что он позвонил «деловым».

— Мне кажется, у нас такое невозможно? — с ласкающей слух наивностью спросила Лючия мужа.

Эта реплика встревожила Карло, и, бросив на моего приятеля жесткий взгляд, он ответил:

— Алекс рассказывает о мафии, дорогая.

— Ну, зачем пугать женщин русской мафией, просто существуют люди, которые решают проблемы, в том числе и финансовые, вне зависимости от времени суток, — пояснил я, поняв его реплику, произнесенную по-итальянски.

Алекс продолжал рассказывать историю той ночи с не важными и не понятными слушателям подробностями; он получал удовольствие, вспоминая те времена. Я машинально что-то переводил и одновременно размышлял, как просто было тогда строить отношения с женщинами. Мужики рвали друг у друга добычу и таскали ее своим женам. Любовь, как в первобытные времена, доказывалась тем, что и сколько кто принес. Жена моя тогда на меня обижалась — я приносил мало, значит, не любил. Главное, что доказательством любви могли служить и мешок денег, и мешок картошки. А сейчас эта простота куда-то исчезла и невозможно понять, что бабы от нас хотят? Лючия тем и хороша, что в ней чувствуется естественность самки, которую можно привлечь удачной охотой на мамонта, а такой, как Татьяна, нужно привести этого мамонта, прирученного, на веревочке, и прыгать с ним с «тумбы» на «тумбу». А зачем это мне, ей и мамонту? Сложностей не хочется, их и так хватает в работе, но такой простоты, как «любовь» из истории Алекса, мне тоже уже не нужно.

К дому, куда они мчались той ночью, и где Алексу хотелось, чтобы его ждали, он приехал на эвакуаторе. На стоянке около дома обнаружили аккуратно припаркованные «Жигули» того, кто не знал, куда ехать, разбитую «БМВ» без стекол, в которой ехали девушки. Увидев покореженную машину, Алекс стал трезветь, видимо, он был влюблен, так как все предыдущие события прошли в алкогольной дымке. Они с другом поднялись туда, где их должны были ждать, но, увы, не ждали, а веселились. Никто не выразил ни радости по поводу счастливого избавления от гибели, ни сочувствия постигшей неудаче.

— Водку привезли? — был единственный вопрос.

— Нет, она в багажнике разбилась! — попытались они оправдаться.

— Ну, кто так ездит! — возмутились девушки, и общество потеряло к ним интерес.

Зато на следующее утро в автосервисе их ждали почет и уважение.

— Представьте, — рассказывал, как я точно помню, Алекс за столиком в «Террасе», обращаясь исключительно к Лючии, не потерявшей интереса к так неторопливо описываемым событиям. — Утро, канун Нового года, настроение у всех уже не рабочее. И тут во главе эвакуаторов на длинной платформе появляюсь я — живой, с машинами «Фордом» и «БМВ», не подлежащими восстановлению! Сбежались все. Начали спорить, кто вернее угадает обстоятельства, сопровождавшие это побоище. На шум вышел директор банковского гаража, пожал руку и сказал, с уважением поглядывая на груду металлолома:

— Я знал, что вчера в офисе была вечеринка, говорят с безобразиями: у кого бампер, у кого крыло помято, но такого, чтобы две машины на свалку, я не видел! Вы, пожалуй, круче всех погуляли.

Лючия слушала всю эту историю в моем переводе и с уточнениями мужа с наивным интересом, Карло — с раздражением, а я — с любопытством. Что же меня тогда так завело? То ли ее небрежность, то ли его ревность? Неплохо бы разобраться, с кем и за кого я так яростно сражался: с ним за нее или с ней за него, а может, просто с Татьяной за свою независимость? А вот после разговора в лыжной мастерской я вошел в азарт. Но из-за чего? Разговор-то был пустой. Надо вспомнить, только очень трудно собраться с мыслями, почему так мучительно хочется спать. Заразился я, что ли, этой сонной болезнью от Лючии? Хорошо бы только этим… А то еще и мечтательность какая-то напала, выбили меня все эти любовные переживания из колеи. Решил излечиться любовью от любви, а в результате этого лечения попал на больничную койку. Надо, пока тут валяюсь, как бревно, все додумать. Голову чем-то занять, чтобы московские воспоминания не всплывали. Раз решил переключиться, то надо быть последовательным. Хорошо, что Татьянины рассказы Тимофееву оставил, а то сейчас перечитывать бы их начал от скуки. Похоже, мне не хватает ее заморочек? Почему я злюсь на нее? Истории в ее изложении уж больно душещипательные. В жизни, правда, бывает и не такое. А в ее представлении мир состоит из мужчин-подлецов и несчастных женщин. Примитивно однобоко, ни одной стервы, все — жертвы. Даже та, которая любовника в дом пустила через неделю знакомства, получилась невинной страдалицей. Откуда в ней этот дурацкий феминизм? Может быть, ее обижали в жизни? Почему она ничего не рассказывала мне о муже? Дочка, надеюсь, у нее не из пробирки? Я, правда, сам хорош, ни разу не попытался расспросить. Про отца она сама охотно говорила, про работу тоже, кот у нее с языка не сходит, а про мужа — ни слова. Надо у кого-нибудь разузнать. Сколько времени? Семь, позвоню Дариенко, пусть привозит мне свои документы и домашние котлеты, как положено больному. Спать нельзя, ночь впереди. Попробую напрячь мозги и вспомнить по порядку историю с лыжами».