Страсти быстро накалялись. Полу-хадж сообразил отослать Фуада к нашему столику, но Жоа погналась за обиженным Богом, пихая его в спину и выкрикивая разные ругательства. Мне показалось, что несчастный вот-вот расплачется. Сайед попытался оттолкнуть Жоа, и она яростно набросилась на него.

— Вот придет мой парень, он тебе из задницы дуршлаг сделает!

Полу-хадж продемонстрировал ей свою коронную суперменскую усмешку.

— Когда появится, мы с ним разберемся, — произнес он спокойно. — А сейчас мы вернем моему другу украденные деньги, и больше не смей его трогать, иначе заработаешь столько порезов на морде, что придется надевать мешок на голову, когда станешь выходить на промысел. Ясно?

В самый ответственный момент, когда Сайед крепко зажал руки шлюхи, а Фуад, подойдя с другой стороны, пронзительно блеял ей в ухо, в бар вошел сутенер Жоа. — Приехали, — пробормотал я.

Девица позвала его и быстро посвятила в суть конфликта. — Ублюдки пытаются отнять мои деньги! — вскричала она.

Ее кот, здоровенный одноглазый араб по имени Тауфик, которого все звали Сонни, казалось, ничего не слышал. Он играючи отбросил в сторону Фуада, даже не удостоив того взглядом. Потом обхватил кисть правой руки Сайеда и заставил отпустить Жоа. Сильный толчок в плечо — и Полу-хадж, пошатнувшись, отпрянул.

— Тот, кто грязно пристает к моей девочке, может сильно порезаться, приятель, — произнес Сонни негромким, обманчиво мягким голосом.

Сайед направился к нашему столику.

— Эта шлюха — гетеросек, — объявил он. — Просто мужик в женской одежде.

Сонни и Полу-хадж теперь сошлись лицом к лицу прямо над моей головой; лучше бы перенесли разборки на улицу. Ни Фатиму, ни Насира, кажется, нисколько не волновал скандал, разыгравшийся в их баре. Тем временем Фания отработала свое время на сцене, и ее заменила высокая стройная американка- обрезок.

— Твоя мерзкая, уродливая блядь, сифилитичка и воровка, стянула тридцать киамов у моего друга, — сказал Сайед так же тихо и спокойно, как Сонни.

— Ты позволишь ублюдку обзывать меня по-всякому? — вскинулась Жоа. — Да еще перед остальными девочками?

— Ну вот, хвала Аллаху, теперь речь идет уже об оскорбленной чести, — грустно произнес Махмуд. — Когда разбиралась только кража, было гораздо проще.

— Я не позволю никому тебя обижать, милая, — сказал Сонни. Он усилил угрожающие нотки в голосе и, повернувшись к Сайеду, сказал:

— Заткнись, мать твою.

— Заставь меня, — ответил Полу-хадж улыбаясь.

Махмуд, Жак и я схватили кружки с пивом и почти одновременно привстали, желая поскорее убраться подальше. Увы, слишком поздно… Сонни прятал на поясе нож; он потянулся за оружием, но Сайед его опередил. Я услышал Жоа, предупреждавшую своего кота об опасности, заметил, как сразу сузились глаза Сонни. Сутенер отступил. Сайед с силой выбросил левую руку, нацелившись Сонни в челюсть, но тот увернулся. Полу-хадж шагнул вперед, блокировал правую руку Сонни, немного пригнулся и всадил лезвие в противника.

Я услышал негромкий всхлип, булькающий, удивленный стон. Сайед рассек ему грудь и видимо перерезал крупные артерии. Алая жидкость брызнула во все стороны; трудно поверить, что у одного человека может быть столько крови. Сонни шагнул влево, сделал два неуверенных шага вперед и рухнул на стол. Он захрипел, немного подергался, соскользнул на пол. Мы, как загипнотизированные, смотрели на Сонни. Жоа будто онемела; Сайед застыл на месте, еще выставив нож, которым поразил сердце одноглазого сутенера. Потом Полу-хадж медленно выпрямился, бессильно опустил руку. Он дышал тяжело, словно после бега. Повернувшись к столу, схватил свою кружку пива. Глаза моего приятеля остекленели, взгляд казался бессмысленным. Он словно выкупался в чане с красной краской. Одежда, волосы, лицо, руки, ладони — все забрызгано. Всюду кровь — на столе, на Жаке, Махмуде, я сам просто пропитан ей. Прошло несколько секунд, прежде чем до меня это дошло: я ужаснулся, вскочил, попытался стянуть испачканную рубашку. И тут Жоа завопила. Она заводилась снова и снова, пока кто-то не дал ей пару затрещин. Потом опять воцарилась полная тишина. Наконец Фатима позвала Насира, тот вышел из задней комнаты и позвонил в полицию. Мы втроем пересели за другой столик. Музыка оборвалась, девочки отправились в раздевалку, посетители быстренько исчезли за дверью, не дожидаясь прихода фараонов. Махмуд подошел к Фатиме и раздобыл нам еще по кружке пива.

Сержант Хаджар не торопился прибыть, чтобы полюбоваться трагическим финалом. Когда он наконец появился, я с удивлением отметил, что сержант никого с собой не взял.

— Что там? — спросил Хаджар, носком ботинка указывая на тело, распростертое на полу.

— Труп котяры, — объяснил Жак.

— По нему не скажешь; мертвые все на одно лицо… — Хаджар поглядел на кровавые лужи вокруг. — Здоровый парень, да?

— Сонни, — сказал Махмуд.

— А, этот ублюдок…

— Он умер из-за каких-то паршивых тридцати киамов, — произнес Сайед, недоуменно покачивая головой.

Сержант задумчиво осмотрел бар, остановил взгляд на мне.

— Марид, — сказал он, подавив зевок, — Идем. — Потом сразу повернулся к двери.

— Я?! Я в этом деле вообще не замешан! — вскричал я.

— В каком? — озадаченно осведомился Хаджар.

— В смерти Сонни.

— Да черт с ним, с Сонни. Ты должен поехать со мной. — Он повел меня к патрульной машине. Хаджару было абсолютно наплевать на совершенное совсем недавно убийство. Если отправят на тот свет какого-нибудь богатого туриста, полицейские из кожи вон лезут, снимают отпечатки пальцев, бегают с линейками, допрашивают всех подряд по двадцать-тридцать раз. Но как только прикончат одного из «вконец опустившихся дегенератов», например, гориллообразного повелителя ездовых лошадок по прозвищу Сонни, или Тами, или Деви, легавые сразу принимают равнодушно-утомленный вид, словно одинокий вол на горе. Хаджар не собирался снимать показания, фотографировать место преступления и так далее. Он не желал тратить время на таких, как сутенер Тауфик; с точки зрения властей, ублюдок получил то, на что сам напрашивался, избрав неправедный образ жизни; как говорит Чирига, «страшное дело — платить по счетам!». Если все жители Будайина вдруг решат перерезать друг друга, полиция им мешать не станет.

Хаджар запер меня в машине, сел за руль.

— Ты меня арестовал?

— Заткнись, Одран.

—  Ты арестовал меня, сукин сын?

— Нет.

Ничего не понимаю.

— Тогда за каким чертом меня задержали? Я ведь уже сказал, что никакого отношения к поножовщине в баре не имею.

Хаджар оглянулся:

— Когда ты, наконец, забудешь про дохлого кота? Сонни тут ни при чем.

— Куда ты меня везешь?

Сержант снова повернул голову и посмотрел на меня с садистской усмешкой на лице.

— Папа желает с тобой побеседовать.

Мне вдруг стало холодно.

—  Папа? — Время от времени я встречал Фридландер-Бея и, как любой другой житель Будайина, знал, кто он и чем занимается, но никогда раньше не удостаивался личной аудиенции.

— Судя по тому, что я слышал, он зол, как шайтан, Марид. Думаю, ты предпочел бы, чтобы я и вправду арестовал тебя за убийство.

— Зол? На меня? Да за что?

Хаджар только пожал плечами:

— Понятия не имею. Мне просто приказано тебя доставить. А уж Папа тебе сам растолкует.

Именно в этот момент, когда я испытывал возрастающий панический страх, чуя приближение смертельной опасности, начали действовать треугольники, принятые по дороге в бар Фатимы; сердце забилось, как бешеное. А ведь вечер начинался так хорошо! Я выиграл немного денег и предвкушал сытный ужин, а впереди меня ждала ночь с Ясмин. Но судьба распорядилась иначе: я сижу на заднем сиденье патрульной машины; рубашка и джинсы заляпаны, а кожа лица и рук зудит под коркой засыхающей крови Сонни. Меня везут на встречу с Фридландер-Беем, человеком, который владеет здесь всем и всеми. Я не сомневался, что предстоит разборка, но не имел ни малейшего представления, в чем перед ним провинился. Всегда вел себя предельно осторожно, чтобы не наступить на Папину мозоль… Хаджар не собирался меня просвещать: он только ухмыльнулся, как гиена, и сказал, что не хотел бы оказаться на моем месте. Я тоже. В последнее время мне слишком часто приходится испытывать подобное чувство.