В течение целого месяца в мусульманском мире ночь полностью заменит день: все перевернется с ног на голову, за исключением неизменного пятикратного намаза. Молиться необходимо как обычно, поэтому правоверный встает на рассвете, дабы исполнить свой долг, но пост не прерывает. Иногда его босс разрешает ему сходить домой ближе к вечеру и пару часов вздремнуть, чтобы хоть как-то компенсировать ночное бдение, когда мусульмане наслаждаются тем, что запрещено им после восхода солнца.

Во многих отношениях ислам — красивое и элегантное духовное учение; но, увы, общая черта религий в том, что они уделяют куда больше внимания необходимости соблюдения разных ритуалов и предписаний, чем облегчению жизни верующих. Рамадан часто крайне затрудняет существование грешникам и нечестивцам нашего квартала.

Однако некоторые проблемы упрощаются. Скажем, я слегка изменил расписание, передвинув исполнение намеченного на несколько часов вперед, и мои интересы совершенно не пострадали. Точно так же поступили и владельцы ночных клубов. Конечно, имей я неотложные дела днем, к примеру, обязанность регулярно поворачиваться лицом к Мекке и возносить молитву, мне пришлось бы намного труднее.

Итак, в первую среду рамадана, успешно адаптировавшись в новых условиях, я сидел за столиком маленького заведения на Двенадцатой улице с изящным названием «Кафе Солас». Уже почти наступила ночь; я играл в карты с тремя парнями, опустошая миниатюрные чашки густого кофе без сахара и лакомясь кусочками пахлавы. Мое времяпровождение заставляло Ясмин изнывать от злобной зависти. Ведь ей сейчас приходится зарабатывать хрустики в заведении Френчи, и очаровывать клиентов, повиливая хорошенькой маленькой попкой, чтобы те покупали ей шампанское. Моя девочка трудилась, а я кушал сладости и развлекался. Лично мне казалось вполне нормальным, что я использую предоставившуюся возможность расслабиться, когда Ясмин вынуждена отдавать своему ремеслу десять долгих часов молодой жизни. Я считаю такой расклад естественным порядком вещей.

Мои приятели составляли довольно разношерстную компанию. Махмуд — перв; он ниже меня, но шире в плечах и бедрах. Эта бывшая девочка стала мальчиком пять-шесть лет назад. Ей даже пришлось немного поработать у Джо-Мамы. Сейчас Махмуд жил с настоящей фемой, промышляющей в том же баре. Интересное совпадение…

Жак марокканский христианин, убежденный гетеросек, твердо верил в то, что считаясь на три четверти европейцем (тем самым переплюнув меня на целого предка!), имеет право на особое отношение окружающих, и вел себя соответственно. Он не пользовался всеобщим уважением и любовью: всякий раз, когда намечались разные празднования или вечеринки, Жак узнавал о них с небольшим опозданием. Однако его неизменно приглашали поучаствовать в карточных играх: если уж кто-то должен проигрывать, пусть это будет гяур-христианин.

Сайед «Полу-хадж» — высокий, хорошо сложенный, довольно состоятельный парень и убежденный гомосек: он умер бы от стыда, показавшись на публике в обществе женщины, неважно, фемы или обрезка. Сайеда прозвали «Полу-хаджем» неспроста. Он такой пустоголовый, что, приступая к любому делу, обязательно забудет о нем, не дойдя и до середины, загоревшись парочкой других идей. Хаджи — почетный титул, который человек получает, совершив паломничество в Мекку, составляющее один из столпов ислама. Несколько лет назад наш Сайед действительно решил отправиться в священный город, преодолел восемьсот с лишним километров, но неожиданно повернул назад, ибо в голову ему вдруг пришла блестящая мысль о том, как провернуть беспроигрышную финансовую операцию; увы, суть ее он забыл по пути домой… Сайед немного старше меня, он щеголяет тщательно подстриженными усиками, которыми страшно гордится. Не могу понять, почему: никогда не считал растительность на лице большим достижением, если, конечно, вы не начинали свою жизнь как Махмуд. То есть девочкой.

Все трое вставили розетки в мозг. Сайед нацепил модик и две училки. Он носил абстрактно-личностную программу, которая содержала запись не какого-то конкретного человека, а просто определенного характера. Сегодня Сайед решил побыть «крутым парнем» — сильным, немногословным, сдержанным и жестким. К счастью, ни одна из училок не наделила его умением играть как следует. Они с Жаком постепенно обогащали Махмуда и меня.

Эту колоритную троицу бездельников я считал своими лучшими друзьями (среди мужчин). Сколько времени мы приятно провели за картами; сколько дней (или — как сейчас — ночей) просидели, болтая и попивая кофе за уютным столиком… У меня два главных источника информации в Будайине — девочки из ночных клубов и мои приятели, Махмуд, Сайед и Жак. Обычно одна версия происшествия разительно отличается от другой, та от третьей, и далее до бесконечности… Потому-то я и взял себе за правило выслушивать как можно больше разных вариантов, чтобы потом свести их в нечто единое. Зернышко правды прячется в каждом из рассказов; важно извлечь его из словесной шелухи.

Большая часть выигрыша досталась мне, остальное — Махмуду. Жак отчаялся и был готов выйти из игры. Мне захотелось поесть более основательно, Полу-хадж поддержал меня. Мы уже собрались оставить «Солас», чтобы подкрепиться где-нибудь в другом месте, но тут к нашему столику подлетел запыхавшийся Фуад. Это кривоногий, нелепый отпрыск верблюда, которого люди называют (кроме массы других эпитетов) «Фуад иль-Манхус», то есть «Фуад — вечный неудачник». Я сразу почувствовал, что поход в ресторан придется отложить. Выражение лица несчастного подсказывало, что вместо лакомых яств нас ожидает небольшое приключение.

— Хвала Аллаху, что я застал вас всех здесь, — выдохнул он, жадно ощупывая каждого глазами.

— Иди с Богом, брат мой, — брюзгливо посоветовал Жак. — Взгляни, вот Он шествует, направляясь к северной стене! Поспеши!

Фуад проигнорировал христианина.

— Мне нужна помощь, — сказал он жалобно. Пожалуй, даже жалобней, чем обычно. На голову бедняги постоянно сваливались небольшие напасти, но сейчас он казался по-настоящему расстроенным.

— Что стряслось, Фуад? — спросил я. Он благодарно посмотрел на меня, словно потерявшийся ребенок, на которого обратили внимание.

— Одна черномазая сука стянула у меня тридцатку.

Я оглядел приятелей. Полу-хадж красноречиво возвел очи к потолку, Махмуд ухмылялся, как сытая гиена, Жак, казалось, вот-вот потеряет терпение.

— Черномазые суки, кажется, проделывают с тобой такое с завидной регулярностью, а, Фуад? — сказал Махмуд.

— Ничего подобного, — ответил тот, сделав жалкую попытку защититься.

— Ну, что на этот раз? — спросил Жак презрительно. — Где? Мы ее знаем?

— Новенькая.

— Опять новенькая, Фуад! — заметил я.

— Она нанялась в «Красный фонарь».

— А я думал, тебе запретили там показываться, — сказал Махмуд.

— Да, правда. Фатима до сих пор не разрешает мне покупать выпивку, но теперь я работаю у нее уборщиком и постоянно торчу там. Я больше не живу в магазине Хассана: он пускал меня на ночь на склад, но у Фатимы можно спать под стойкой!

— Значит, она не дает тебе пропустить стаканчик-другой в ее заведении, но зато позволяет выносить мусор, верно?

— Ну да! И еще подметать и чистить зеркала!

Махмуд с глубокомысленным видом кивнул:

— Я всегда говорил, что у Фатимы слишком доброе сердце, — произнес он, сохраняя серьезное выражение на лице. — Вы свидетели.

— Ну так что у тебя случилось? — спросил я, потеряв наконец терпение.

Ненавижу манеру Фуада полчаса ходить вокруг да около и мямлить разную ерунду.

— Понимаешь, я был в «Красном фонаре», и Фатима велела принести еще пару бутылок «Джонни Уокера», я вернулся сказать Насиру, и он мне их выдал, и я принес Фатиме, и она поставила их под стойку. А потом я спросил: «Что мне теперь делать?» — а она говорит: «Сядь, попей содовой», а я сказал: «Я просто посижу немного, хорошо?», и она ответила: «Хорошо», и тогда я занял место возле стойки и стал смотреть на людей, и тут подошла… подошла девушка, и села рядом…