— Что еще такое? — удивился Сергей.

— Да вот, — профессор смущенно протянул ему кусок кристалла. — Когда кристаллы аметиста вот так срастаются в природе, это и называется — аметистовая щетка. Считается, что это предохраняет от дурного глаза. Лет пятнадцать назад ездили мы в экспедицию на Алтай, оттуда и привезли.

— Да-да, — рассеянно проговорил Сергей. — Знаете, по некоторым признакам можно думать, что убийца — чужой человек, посторонний.

— А я вам о чем говорю? — обрадовался профессор.

— Но у вас там внизу кто угодно пройдет.

— Да, то есть вечером-то народу немного, может, дежурная и заметит, а днем спокойно можно пройти, — согласился профессор.

— Ладно, — поднялся Сергей, — мне бы еще со сторожем поговорить и с уборщицей. Кстати, что вы о них мне рассказать можете? Что за люди?

— Васильич в институте немногим меньше меня работает, все его знают.

— А уборщица?

— Анна Давыдовна?.. Вы знаете, она вообще-то не уборщица. Она раньше на кафедре крупного рогатого скота работала, старшим научным сотрудником. Но вот года два назад несчастье у нее случилось, — профессор поморщился. — Не подумайте, что я сплетни собираю. Просто столько лет в одном котле варимся, все про всех знаем. Так вот, у Анны муж ушел. И она на этой почве даже в больницу попала, в клинику нервную. Долго болела, похудела — одни глаза остались. Раньше-то видная женщина была. А потом выписали, куда идти? Ей пятьдесят лет, кто возьмет на приличное место? Ставка у нее маленькая была, хоть и кандидат, почти доктор, но сами знаете, какие сейчас в науке заработки. Вот она и попросилась к нам уборщицей. Так ей удобнее — неполный рабочий день, она говорит, что еще где-то подрабатывает. Вы поговорите тут у меня, я выйду. И еще, — он остановился и поглядел Сергею в глаза, — вот как раз у нее-то с Риммой никаких конфликтов не было, никогда. Она женщина безобидная.

Через минуту в дверь заглянула уборщица и молча остановилась на пороге, устало опустив руки.

— Садитесь, — кивнул Сергей. — Вы Анна Давыдовна Соркина?

— Да, — еле слышно ответила она.

На лице женщины, усталом и равнодушном, жили одни глаза. Глаза выделялись, словно они совсем не с этого лица. Они были живыми. Сергей задумался — где он видел такие глаза. И только под конец беседы вспомнил, что глаза такие видел в Русском музее на картине художника Александра Иванова «Явление Христа народу» много лет назад на экскурсии в восьмом классе.

Женщина села и ответила на все его вопросы спокойно и подробно, ничуть не смущаясь. Сергей вспомнил, что и ребята, которые выезжали по сигналу на труп, рассказывали, что свидетельница попалась толковая, не падала в обморок и немногословно, но четко отвечала на поставленные вопросы. Мертвую Римму она не боялась, к выпавшему из банки цепню относилась совершенно спокойно. Теперь понятно, почему, думал Сергей, она сама биолог.

После его ухода профессор Земляникин заглянул в собственный кабинет. Анна Давыдовна сидела в кресле, закрыв глаза.

— Анна Давыдовна, вам плохо? — испугался профессор.

— Что вы, не надо беспокоиться, просто устала, — она сделала попытку встать.

— Сидите, отдыхайте, — замахал он руками. — Трудно вам, при такой работе?

— Кому сейчас легко, — отшутилась она.

— Помнится, говорили вы, что родственники в Израиле, — неуверенно начал профессор, — может быть, вам к ним уехать… совсем. — И, поскольку она молчала, продолжал увереннее: — Голубушка, что вам тут… одной-то? А там все-таки… родственники и опять же, пенсия какая-нибудь.

— Мне тамошней пенсии не дождаться, я и до нашей еще не дослужилась. Спасибо вам, Сергей Аполлинарьевич, за заботу, — она тяжело поднялась, — пойду я.

Глядя ей вслед, профессор Земляникин грустно покачал головой.

Анна Давыдовна закрыла за собой дверь. Славный человек, Сергей Аполлинарьевич, искренне желает ей добра, жалеет… В наше время люди отвыкли от жалости, у каждого свои проблемы, а профессор Земляникин всегда был хорошим человеком. Когда она лежала в больнице, Сергей Аполлинарьевич даже навестил ее однажды, в какой-то праздник, фруктов принес…

Еще с улицы Витя Петренко услышал раскаты зычного командирского баса. Ясно: Мадам на мостике.

Когда он вошел в кабинет, она как раз обрабатывала безответного Судакова.

— Ты, конечно, накладные по пластиковым трубам не подготовил?

— Подготовил, Марианна Валерьянна.

— Тогда, значит, счета для «Трех граций» не оформил?

— Оформил, Марианна Валерьянна.

— Значит, факс в «Мессалину» не отослал?

— Отослал, Марианна Валерьянна.

— А прайс из «Бахчисарайского фонтана» получил?

— Нет, не получил еще.

— Ну, я же знала! Знала, что у тебя ни черта не сделано! Тебе ничего нельзя поручить! Тебя везде надо подталкивать! В коммерческой структуре так не работают! Ты у меня в шесть секунд вылетишь на улицу.

С каждым ее словом Судаков все ниже и ниже пригибался к столу.

— Но, Марианна Валерьянна, — сделал он жалкую попытку вклиниться с оправданиями.

— Никаких «но»! — припечатала она его пудовым окриком, развернулась на месте и строевым шагом, от которого закачались люстры и задребезжала посуда на полке, направилась в свой кабинет.

— Марианна Валерьянна, — робко пискнула показавшаяся в дверях Людочка Петушкова, — к вам «крыша» пожаловала.

Марианна помрачнела, окинула Людочку суровым взором, распахнула дверь своей «парилки», как называли ее личный кабинет подчиненные, и, чуть ниже, чем обычно, бросила:

— Зови.

В «парилку» проследовала традиционная «тройка»: бригадир Денис, пошустрее, посообразительнее и поменьше ростом, чем его коллеги: Вася — здоровенный, широкоплечий, неповоротливый с виду, в недавнем прошлом — борец-тяжеловес, и Андрей — тощий, сутулый с землистым цветом лица и пустыми невыразительными глазами. Его рыбий взгляд почему-то наводил на всех ужас. От него веяло таким холодом, что Люда Петушкова вздрогнула и закрыла форточку.

— Ну его, — сказала она Судакову почти шепотом, — я что-то так этого худого боюсь!

— Да брось ты, — Судаков встал из-за стола и потянулся, хрустнув пальцами, — я нашу Мадам боюсь гораздо больше: я на Мадам поставлю десять к одному. Давай-ка, пока они там отношения выясняют, мы кофейку дернем. Вот и Витька с нами выпьет, а он небось и печенье принес.

Из «парилки» доносились приглушенные голоса. Голос Мадам был гораздо слышнее тенорка Дениса. От слова к слову Мадам набирала все большую мощь, и скоро стало отчетливо слышно все, что она говорит:

— Ты меня, мозгляк уголовный, на понт не бери! Я таких покупаю коробками! Если надо, я и до Кирпича дойду!

В ответ послышался примирительный пассаж Дениса, и разговор перешел в более мирное русло. Кофе выпили, и Людочка поскорее вымыла чашки, чтобы скрыть следы преступления.

Наконец, дверь открылась, и, поскольку отворилась она без грохота, стало ясно, что это не Мадам. «Тройка» покинула кабинет, Денис шел замыкающим. Задержавшись у Витиного стола, он восхищенно произнес:

— Ну, хозяйка ваша дает! Потрясающая баба! Настоящий авторитет!

Дальше день прошел, как обычно. На следующее утро Витя был у офиса фирмы без пяти десять. Людочка уже топталась перед дверью.

— Ой, Вить, хорошо, что ты уже здесь, почему-то еще заперто. Я без четверти прибежала, так с тех пор и стою. Николай-то сегодня к зубному отпросился, а почему Мадам нет — ума не приложу. Первый случай в истории.

Витя подергал дверь, она прочно заперта. Он постучал легонько, чтобы не привлекать внимания.

— Думаешь, дежурный заснул? — в сомнении проговорила Людочка. — Но где же все-таки Мадам?

— Черт знает что! — Витя начал волноваться. — Открывать пора, а мы тут отсвечиваем.

Он схватил Людочку за руку и потащил в подворотню к дверям черного хода. На первый взгляд железная дверь черного хода тоже казалась запертой. Но когда Витя, без надежды на успех, двинул ее плечом, дверь неожиданно распахнулась, она оказалась просто прикрытой. Они осторожно прошли в офис. В коридоре горел свет — вот бы Мадам скандал устроила, если бы первая пришла, и почему-то открыта дверь демонстрационного зала («шоу-рум», как выражалась Мадам). Людочка потянулась, чтобы закрыть дверь, но на лице ее появилось испуганное выражение.