Начну без проволочек, сразу — к делу. Специалист по удавам из зоопарка так мне и сказал:

— С полной ответственностью советую вам, Кузен, дерзайте! Изложите на бумаге все без утайки — нет ничего драгоценнее личного опыта и непосредственных наблюдений. А главное, никакой беллетристики, тема сама за себя говорит.

Следует также напомнить, что значительная часть Африки франкоязычна и именно из этой части, согласно авторитетным данным, происходят удавы интересующей нас породы, то есть питоны. В связи с этим прошу извинить меня за некоторые обмолвки и перекосы, петли и загибы, метания с пятого на тридесятое, прорехи, огрехи, аномалии, неологизмы, а также стихийные мутации и миграции в стиле, лексике и грамматике. Меня воодушевляет некая Надежда, я ищу отдушину для крика души и потому не могу удовольствоваться расхожими, избитыми словами и оборотами, которые ходят, да не находят, бьются, да не добиваются. Проблема удавов, особенно в условиях Большого Парижа, требует пересмотра привычных представлений, и я хотел бы найти для моего труда не такой разболтанный и затрепанный язык, как языки средних обывателей. Но та же надежда не велит мне окончательно отметать словарный запас, как бы он себя ни скомпрометировал.

Я высказал эти соображения сотруднику зоопарка, и он поддержал меня:

— Совершенно верно. Именно поэтому я считаю, что, во-первых, ваш труд об удавах, подкрепленный практическим опытом, будет чрезвычайно поучителен, а во-вторых, вы непре менно должны упомянуть в нем Жана Мулена и Пьера Броссолета,[1] поскольку они не имеют ровно никакого отношения к зоологии. Тем больше оснований привлечь их: для разнообразия, для удобства, как вехи, как рычаги. Словом, взял быка за рога — не говори, что кишка тонка!

Я ничего не понял и восхитился. Непонятное всегда приводит меня в восхищение: как знать, не таится ли в нем что-нибудь полезное. Подход чисто рациональный.

Стало быть, приступаю к делу Дрейфуса — говорю это для солидности и в порядке расширения кругозора франкоязычной аудитории. Однако же это имеет и прямое отношение к делу, к которому я приступаю, ибо в силу нелепого предрассудка удавов тоже не любят.

Начнем с естества, с того пункта, в котором природа особо неумолима, то есть с режима питания, Как видите, я не замалчиваю самого неприятного: да, удавы пожирают добычу не просто свежей, а живой, и только живой. Ничего не поделаешь.

Голубчика я привез из туристической доездки по Африке — об этом позже — и первым делом поспешал в Музей естественной истории. Полюбил я этого змея с первого взгляда: увидел на руках у негра перед нашей гостиницей и сразу ощутил прилив нежности, а потом как бы даже ответный ток. Однако о предписанном ему, помимо его и моей воли, образе жизни я тогда ничего еще не знал. Но считал своим долгом обеспечить необходимые условия. Ветеринар с характерным южным акцентом сказал мне:

— В неволе они питаются исключительно живой пищей. Подойдут мышки, морские свинки, а изредка неплохо бы подкинуть и кролика.

И добавил с добродушной улыбкой:

— Они их, знаете ли, глотают, глотают живьем. Мышь застынет перед питоном, а он разинет пасть и… — интереснейшее зрелище. Вот увидите.

Я похолодел. Вот так по возвращении в Большой Париж я столкнулся с проблемой естества, с которой, разумеется, больно сталкивался и раньше, но которой никогда не придавал серьезного значения. Первый шаг я осилил: купил белую мышь; но не успел вынуть ее дома из коробки, как она преобразилась. Пощекотала мне ладонь усиками — и моментально стала личностью. Я живу один, а тут вдруг она… Блондина — так я назвал мышку, это как раз по ее личности. Короче говоря, пока а глядел на малютку в ладошке, она быстренько перешагнула порог сердца и расположилась там по-хозяйски — заняла всю жилплощадь. У нее были прозрачные розовые ушки и свеженькая мордочка — на одинокого мужчину такие вещи действуют безотказно, постольку поскольку в них проглядывают женственность и ласка. А ведь известно: то, чего нам не хватает, разрастается в наших глазах и вытесняет все остальное. Я выбирал мышку побелее и получше, чтобы скормить Голубчику, но у меня не хватало мужества. Скажу не хвастаясь: я слаб. Да тут и нет моей заслуги — это врожденное. Порой такая одолеет слабость, что думаю: не может быть, наверно, вышло недоразумение, но что под этим разумею, не знаю, право, сам — пусть разбирается читатель, а мне слабо.

Блондина вплотную занялась моей персоной: вскарабкалась на плечо, потыкалась в шею, пощекотала усиками в ухе, и эти милые пустяки сразу нас сблизили.

Но удав-то, удав мог сдохнуть с голоду. Я купил морскую свинку — говорят, они родом из Индии, а там как-никак перенаселение, — однако и этот зверек ухитрился быстренько влезть мне в душу. Просто поразительно, до чего неприкаянными чувствуют себя животные в парижской двухкомнатной квартире и как нуждаются в любимом существе. Я не мог бросить их в пасть голодного удава только потому, что таковы законы природы.

И не знал, что делать, Голубчик нуждался в пище хотя бы раз в неделю и доверил эту заботу мне. Прошло уже двадцать дней, как я взял его под свою опеку, и он выказывал мне нежнейшую привязанность, обвивая меня от пояса и до плеч, раскачивая перед моим лицом свою прелестную зеленую головку и неотрывно глядя мне в глаза, будто в жизни ничего подобного не видел. Исстрадавшись вконец, я решил посоветоваться с отцом Жозефом, священником нашего прихода из церкви на улице Ванв.

Я всегда обращался за советом к нашему кюре. И его это очень трогало, он понимал: я жду помощи от него, отца Жозефа, а не от Господа Бога. Священники к таким вещам весьма чувствительны. И я их понимаю: будь я кюре, мне тоже было бы обидно, что меня привечают не ради меня самого. Чувство, знакомое мужьям, которых наперебой зовут в гости ради красавицы жены.

Наши доверительные встречи с отцом Жозефом происходили в «Рамзесе», табачной лавке на углу.

Однажды я случайно услышал слова моего начальника: «У него душа пустует» — и две недели не мог прийти в себя. Может, он говорил не обо мне, но, судя по тому, как уязвило меня это замечание, оно в меня и метило, вот почему никогда не следует злословить об отсутствующих. Отсутствовать целиком и полностью невозможно — человеку все равно будет больно, и с этим надо считаться. Это я так, между прочим, просто некоторые выражения, вроде «убивать время», меня угнетают. «Душа пустует» — тоже мне… Я не стал пускаться в объяснения, а достал фотографию Голубчика, которую всегда ношу в бумажнике вместе с паспортом, страховкой и справками на все случаи жизни, и показал начальнику — мол, вот кто живет в моей душе, ничего она не пустует!

— Знаю-знаю, — сказал он, — наслышан. Но позвольте спросить, Кузен, почему вы завели удава, а не какое-нибудь другое, более привязчивое животное?

— Удавы страшно привязчивы. Это у них в крови. Могут так привязаться, что и не развя жешь, — двойным узлом.

— Только поэтому?

Я убрал фотографию в бумажник.

— Его никто не любил.

Начальник странно покосился на меня:

— Сколько вам лет, Кузен?

— Тридцать семь. Видно, впервые в нем проснулся интерес к удавам.

— И вы живете один?

Тут я насторожился. У нас поговаривают, будто всех служащих собираются регулярно тестировать на предмет выявления дефектов и сдвигов. В целях охраны среды. Может, это оно и есть?