Игорь и Сергей, не сговариваясь, стали приходить в рубку на капитанскую вахту. Два часа с капитаном стоял Игорь, два часа Сергей. Первое время капитан гонял помощников вниз:

— Идите отдыхайте. Я за это деньги получаю.

Но помощники не уходили. Они еще не умели мерить труд денежной мерой. Они знали одно — если человеку трудно, ему надо помочь. Капитан понял это и смирился.

У островов Петра на караван обрушился девятибалльный ветер. Гаянов передал по радио приказ уходить в пролив Мод. С трудом миновали суда узкий и мелководный пролив и стали на якоря под островом Восьмого марта. В четыре часа утра Игорь принял у Сергея вахту. Он обошел судно, на всякий случай потравил по полсмычки якорных цепей, замерил скорость ветра и засел в рубке. Вахтенный матрос Иван Карпов, померзнув для приличия полчаса на палубе, тоже пришел в рубку.

— Гаянов получил радиограмму из Тикси, — сказал Игорь.

— И что в ней? — обернулся Иван.

— В Тикси выехала из Якутска приемная комиссия.

— Нас принимать?

— Нас... Сам Иванов прибудет.

— Скорей бы дойти, — вздохнул Иван.

— Быстро тебе плавание надоело, — усмехнулся Игорь. — В Ленинграде ты бодрее держался.

— Тебе хорошо говорить, — отозвался Иван. — Ты в этом котле с четырнадцати лет варишься. Привык... Мне не надоело. Я просто устал.

Иван переменил позу, прислонился к переборке.

— И стихи у меня здесь не пишутся, — сказал он. — Наверное, слишком много впечатлений. Не уложилось еще... Вчера мне матрос говорит в каюте: «Что ты все думаешь, думаешь, а потом запишешь? Что это может быть за предложение такое, которое можно записать?» Я даже не нашел, что ответить...

Игорь засмеялся.

— Матрос сказал мудро... В самом деле, а что мы с тобой можем записать? То, что мы еще ни черта не понимаем? Это не так уж интересует человечество, как нам кажется.

— Почему? — возразил Иван. — Я многое понял за последнее время. Понял, что настоящее дело делается здесь. А в Ленинграде только отражают, осмысляют, истолковывают.

— Тоже не новая мысль, — сказал Игорь. — Одно хорошо: что ты пришел к ней на личном опыте. Для поэта очень полезно.

— Поэт... А что это, простите, за профессия? — спросил Иван. — Я, может, хочу штурманом стать. Смешно?

— Неожиданно.

— Понимаешь, Игорь, — торопливо заговорил Иван, — мне надоело болтаться где-то сбоку. Будь я гениален — другое дело. Можно было бы только смотреть, думать да писать. А я кто? Я — Карпов. Иван Карпов. Гениальных поэтов с такой фамилией не бывает. Я хочу заниматься делом — как ты, как Сергей Огурцов... Я понял, как это унизительно: шататься по редакциям и предлагать свои услуги.

— Поздно ты созрел, Ванюша, — сказал Игорь. — Трудно тебе теперь будет жить.

— Почему? — Иван насторожился.

— Боюсь, что ты себя не переделаешь. Есть, понимаешь, люди, которые боятся усталости. Чуть только почувствуют ее — сразу косят глазом: где бы прилечь?

— Почему ты думаешь, что я такой?

— Это трудно объяснить... приятелю. Ты почти не выходишь на палубу, когда не твоя вахта. Ничего не делаешь по собственной инициативе. Работаешь матросом три месяца, а это дело тебе опостылело — я же вижу. Вот хочешь штурманом стать. А с какого фонаря ты это взял? С таким же основанием ты мог бы сказать Лагунову: «Ну-ка, Лавр Семенович, дайте я за вас недельку покапитаню».

— Это твои домыслы, — перебил Иван.

— Ты совсем перестал вспоминать об аргонавтах, — сказал Игорь. — А помнишь, как красиво ты говорил о них в Ленинграде? Поэму написал... Как ты рвался в море! А теперь тебе хочется домой, да?

Тогда Иван часто заходил к Игорю, расспрашивал о море, читал свои стихи — эмоционально, нараспев, очерчивая голосом каждое слово так, что его было видно глазами. Но стихи были мелковаты и бессильны.

— Не надо рвать душу, — говорил ему Игорь. — Работать надо. Когда человек работает, у него не бывает ипохондрии.

— Как работать? — допытывался Иван.

— Руками, спиной, головой. Всяко работать.

— Сам ты ничего не знаешь, — вздыхал Иван. — А еще про аргонавтов рассказываешь. Ты мне душу растормошил. Я ночами не сплю — Аполлония читаю... А скучно он про них написал. Я, пожалуй, переделаю... Возьми меня матросом на свой пароход, — просил Иван в конце каждого разговора.

— У меня парохода-то нет.

— Когда будет.

— Попробую...

Иван уходил. После разговоров с ним у Игоря возникало желание немедленно собрать чемодан и уехать. Где-то люди плавают, трудятся, дышат штормовой пылью, утверждают смысл своего бытия на этой земле. А он?..

Однажды, придя домой, Игорь нашел на столе непочатую четвертинку самого дешевого коньяку, под которой лежала записка, написанная прыгающим почерком Ивана: «Куда ты с утра завеялся? Зайду через час. Я написал поэму об аргонавтах. Жажду отправиться в путь. На месте сидеть невмоготу — брюхо выросло...»

Игорь убрал бутылку, расстелил на столе одеяло и стал гладить брюки. Пришел Иван. Он снял пальто, повесил его на гвоздь у печки, поинтересовался:

— Коньяк выдул?

— На диване лежит, — показал Игорь.

— Я ночь не спал, — зевнул Иван. — Вдохновение меня, видишь ли, посетило. Не могло найти другого времени.

— Читать будешь? — спросил Игорь.

— Сначала дай выпить, — попросил Иван. — А то я на ходу засыпаю. И пожевать чего-нибудь дай.

Иван выпил коньяку, сморщился, торопливо стал есть хлеб с сыром. Игорь повесил выглаженные брюки на спинку стула.

— Теперь спать не хочется, — сказал Иван. — Читать тебе стихи?

Иван сел на диван, положил затылок на спинку, прикрыл глаза.

— Читай, — сказал Игорь и тоже сел на диван. — Я люблю миф об аргонавтах, и горе тебе, если ты его испортил.

— Не знаю... Ты так и не видел с тех пор Ирину Сергеевну? — вдруг спросил Иван.

— Нет.

Иван сказал задумчиво:

— Знаешь, штурман, у меня тоже будет когда-нибудь своя Ирина... Хочешь, признаюсь?

— Валяй.

— Мне двадцать пять лет, а я еще девственник.

— Так не бывает, — сказал Игорь.

— Не веришь?

— Хорошо бы так... Меня обольстила судовая буфетчица. В пятнадцать лет. Я любил ее. После этого.

— Это гадко.

— Может быть. В войну она партизанила в Белоруссии. У нее орден Красной Звезды и серебряная партизанская медаль...

— Всякие бывают судьбы, — сказал Иван и вдруг, без паузы стал читать свои стихи. Игорь с удивлением и радостью услышал, что в стихах Ивана уже нет той философической расслабленности, которая губила их последнее время. Ушли из стихов выверты. Строчки дышали романтикой подвига и любви. Велик был подвиг Ясона, велико было его счастье, пока он искал и добивался. Столь же великие беды постигли героя, когда он успокоился в благополучии царствования. С искалеченной жизнью, с опустошенной душой Ясон снова отправляется в путь. Иван ничего не сказал о гибели Ясона. Поэма оборвалась, когда герой увидел на берегу моря свой старый корабль. Что с ним будет дальше?

Игорь сказал:

— Странные вы, поэты, ребята. Пишете красиво, но непонятно.

— Ты хорошо умеешь гладить, — сказал Иван, посмотрев на его брюки с четкой, острой складкой. — А меня разморило. Я посплю, можно?

— Спи. Я сейчас уйду. Вернусь поздно. Попробую сегодня начать устраиваться на работу. Нельзя больше сидеть на месте.

— Верно, — сказал Иван и зевнул. — Ну, иди скорее...

На следующий день Игорь получил открытку от Куприяна Купавина. В ней, между прочим, было написано: «Фельетон я дотянул. Работаю с режиссером. Если хочешь посмотреть репетицию — позвони мне как-нибудь с утра или после полуночи... Чем ты обидел Ирину? Она на тебя злится, хоть и отзывается о тебе очень тепло. Ну, звони».