— Вперед, — доложил Иван.

— А ты почему направо смотришь?

— Там вид красивее. — Иван поправил фуражку.

— Ох, — вздохнул Игорь. — Ты и старпому так отвечаешь?

— Старпом не спрашивает. Ему наплевать.

— Давай-ка потравим буксир, — сказал Игорь. — Научился с лебедкой обращаться?

— А как же. Я теперь все знаю, — прихвастнул Иван.

Игорь посмотрел ему в глаза, усмехнулся.

— А каков объем одной тонны мороженой баранины?

— Не знаю, — хмыкнул Иван.

— Вот то-то. Объем одной тонны мороженой баранины равен шестидесяти четырем кубическим футам. Запомни. Будешь плавать на рефрижераторных судах — пригодится. Ну а теперь ближе к делу: какова разрывная прочность этого троса? — Игорь пощелкал ногтем по буксиру.

— Не знаю, — признался Иван, даже не пытаясь изобразить на лице раздумье.

— Ох какой ты серый... Ну, отдавай стопора, матрос Карпов.

— Есть отдавать стопора, товарищ помощник... Иван подошел к лебедке, отдал винтовой стопор, потом ленточный.

— Можно травить? — спросил он.

Игорь открутил еще немного рычаг ленточного стопора.

— Трави.

Иван включил электропитание, повернул штурвал. Лязгнули зубья шестерен. С глухим гулом завращался вал буксирной лебедки. Толстый, витой, маслянистый трос, скребясь по дугам, пополз за борт. Иван подошел к Игорю, стал смотреть, как с вала соскальзывают шлаги троса.

— Могучая машина, — произнес Иван, сунул руку под кожух и погладил трос. Игорь взял его за плечи и отодвинул в сторону.

— Чудило. Прихватит руку тросом — ахнуть не успеешь, как из рукава вынет. Я знаю одного такого героя. Ему пенсию дали маленькую-маленькую...

— Нам до Диксона долго идти? — спросил Иван.

— Не знаю, — сказал Игорь, глядя на удаляющийся землесос и прикидывая, сколько метров троса ушло в воду.

— Разве ты не знаешь расстояние до Диксона?

— Расстояние знаю. Стоп! — скомандовал Игорь.

Иван отступил к штурвальной колонке и выключил лебедку. Потом он наложил стопора и вырубил питание.

— Сколько теперь троса вытравлено? — спросил Иван.

— Метров триста. Ну, я пойду на мостик. Увидишь капитана — моментально делай умные глаза и пристально гляди вперед. Без двадцати восемь зайдешь в рубку, сделаешь там приборочку. Это полагается при сдаче вахты. Усвоил?

— А ты сам не можешь там приборку сделать?

— Мне нельзя. Я комсостав.

— Я с этим комсоставом водку пил... — буркнул Иван.

Игорь взял его за отворот брезентовой куртки, придвинул к себе.

— То было на берегу, — сказал он. — В море ценности существенно переоцениваются, запомни это. И будь ты мне хоть родным дядем, я с тобой в море не выпью ни капли. А если плохо приборку сделаешь, взгрею и заставлю переделать. Усвоил?

— Иди ты к черту.

— Тяжелый ты человек, матрос Карпов, — сказал Игорь, снова надвинул Ивану на нос фуражку и побежал на мостик.

Без двадцати восемь Иван притащил в рубку тяжелую швабру, с которой стекала вода. Он вымыл коричневый линолеум палубы, вынес пепельницу с окурками, протер ветошкой пыль на прокладочном столе, смахнул с дивана папиросный пепел.

— Привыкаем к морскому делу, Иван Иванович? — спросил Сергей Огурцов, по обыкновению улыбаясь и встряхивая волосами.

— Дело нехитрое, — сказал Иван. — Особенно это, — он указал на швабру.

— Но полезное, — добавил Игорь. — У тебя цвет лица переменился так, что любо-дорого смотреть. А в Ленинграде что было? Огурец маринованный, а не человек.

Иван разогнул спину.

— Выбирайте все-таки выражения, товарищ второй помощник капитана.

Игорь засмеялся.

— Можешь называть меня Игорь Петрович, — сказал он. — Товарищ второй помощник капитана — это слишком длинно. Если будешь докладывать о чем-нибудь срочном — упустишь время.

Иван посмотрел на капитана, на рулевого, косившего на него глазом.

— Сказал бы я вам...

Он взял швабру, скрутил ее, взвалил на плечо и вышел из рубки.

— Грубиян ты, Игорь, — сказал Сергей, когда Иван захлопнул за собой дверь рубки. — Нельзя так с человеком.

— Я в шутку.

— Хороши шутки, когда у человека пятна на щеках выступают. Не забывай все-таки, что вы с ним приятели. А сейчас ему приходится «вы» тебе говорить и твои приказания выполнять. К этому сразу не привыкнешь.

— Человек три месяца на судне, — сказал Игорь. — Если бы хотел привыкнуть — привык бы. Вроде ветерок потянул от норд-оста...

— Не «вроде», а верных четыре балла, — строго сказал Лавр Семенович. — Замерьте-ка ветер, Игорь Петрович.

Старший помощник, на ходу застегивая ватник, поднялся на мостик, понюхал воздух, повернувшись к северо-востоку, потом зашел в рубку. Он негромко поздоровался, зевнул в ладонь, подошел к карте, долго смотрел на нее, тяжело опираясь на прокладочный стол. Игорь взял анемометр и вышел на мостик. Анемометр был новой конструкции, непосредственно показывавший на шкале скорость ветра в метрах в секунду.

— Шесть метров, — сказал Игорь, вернувшись в рубку.

— Я же говорил, что четыре балла, — произнес капитан. — Пока четыре... Ну, сдавайте вахту Григорию Ильичу и идите спать. А то вы с одиннадцати часов вечера в рубке...

Игорь посмотрел на капитана, улыбнулся.

— А вы?

— Мое дело капитанское, — сказал Лавр Семенович. — И вы идите вниз, Сергей... как вас дальше?

— Трофимович.

— Идите отдыхать, Сергей Трофимович. Вы пока тут не нужны. Вот к концу дня этот норд-ост волну разведет, тогда приходите.

Сергей подождал, пока Игорь допишет судовой журнал, и вместе с ним пошел вниз.

— Спать ужасно хочется, — признался он, улыбаясь. — Я еще не привык так...

К вечеру погода резко ухудшилась. Ветер гнал низко над водой тяжелые фиолетовые облака, рвал пену с гребней волн, стелил ее по воде длинными, узкими полосами. Сергей Огурцов закутался в полушубок и стоял на мостике, глядя назад, где покачивался в волнах его землесос. Время от времени на мостик выходил капитан, поднимал к глазам бинокль, подолгу смотрел на землесос.

— Ничего, пока не валится, — говорил он каждый раз одну и ту же фразу и возвращался в рубку.

Так прошла ночь. Сменялись рулевые, сменялись вахтенные помощники, а Сергей все стоял на мостике. Время от времени он включал прожектор и нащупывал лучом свое судно. Землесос пока вел себя отлично. Даже при пятибалльной волне он не зарывался в воду. В бинокль было видно, как обломившийся гребень волны прокатывается по палубе землесоса. Утром капитан вышел на мостик, обнял Сергея за плечи.

— Не надо так волноваться, Сергей Трофимович, — сказал Лагунов. — Ваш плотик ведет себя в море очень прилично. Сначала мне думалось... — он не договорил, что ему думалось, и закончил: — Я ожидал худшего.

— Если такая волна даст ему в борт, — сказал Сергей, — он перевернется. Это я точно знаю.

— Будем следить за тем, чтобы не поставить его вдоль волны, — сказал Лавр Семенович. — При надобности переменим курс. Торопиться не будем. Вы давайте-ка идите отдыхать. А то у вас уже лицо серое. Куда это годится?

— А у вас коричневое, — сказал Сергей. — Кому лучше?

Они оба рассмеялись.

— Черт его знает, кому из нас сейчас лучше, — произнес Лавр Семенович и спросил: — На Лене есть землесосы?

— Еще нет. Работают там какие-то хилые землечерпалки туземного производства. А Лена — вы же знаете, какая река: фарватеры песком заносит по нескольку раз за навигацию. Вниз судно идет одним фарватером, а через пару недель наверх возвращается уже по другому. Я тем летом прошел от Тикси до Якутска. Трепка нервов, а не плавание. После этого я речников стал уважать...

— Значит, им землесос очень нужен, — сделал вывод Лавр Семенович.

— Позарез. Они два года подряд упрашивают нашу экспедицию привести к ним землесос. Но до этого лета не могли решиться отправить в море столь ненадежную посудину... Сами видите, сколько нервов на нее тратится. Нервы-то бог с ними. Нервы новые вырастут. Лишь бы не даром. Тащишь, тащишь, а она вдруг возьмет да и булькнет... Скорее бы хоть в лед войти, что ли.