Он нагнулся и подобрал кусок гранита, источенный волнами. С одной стороны камень был похож на идущего пингвина. С другой в нем виделся медведь. Коля положил камень на ладонь, и получилась черепаха — с головой и передними лапами. Он снова поставил камень. Теперь это был уже не пингвин и не медведь, а монах, протянувший руку за милостыней. Коля пригляделся к монаху — и он превратился в голову викинга с развевающимися волосами и бородой.

— Чертовщина, — сказал Коля Бобров, протер камень платком и положил его в карман ватника. После этого он закурил и пошел обратно на судно. Он шел по опавшей пене прибоя, глядя под ноги, и в кружевах пены ему тоже рисовались неясные, где-то виденные образы. Они появлялись и ускользали до того, как он мог вспомнить, о чем это говорит сердцу. Он подумал, что волны, и пена прибоя, и запах моря — это все о Кате, которой он так и не отправил письмо. Она, конечно, думает, что случайно встреченный моряк давно забыл ее. Возможно, она и сама его забыла...

Когда старпом подошел к судну, погрузка уже кончалась. Он помог погрузить последние три вехи и пошел докладывать капитану, что дело сделано. Сергей Николаевич лежал на диване и держался за щеку. Его лицо было немного перекошено на левый бок. Коля сделал вид, что ничего не замечает, ибо нет ничего хуже, чем напоминать человеку о его болезни.

— Погрузили гавриловское хозяйство, — сказал старпом. — Можно топать обратно.

— А вы скомандовали, чтобы готовили машину? — спросил капитан, кряхтя и шепелявя.

— Скомандовал.

Все-таки старпом не выдержал и заметил:

— Эка вас перекосило... Может, полежите, а я доведу судно до Масельска?

— Нет, я еще могу работать, — отказался от такого предложения Сергей Николаевич. — Пошли наверх.

— А если вас и дальше будет раздувать?

— Придем домой — схожу к зубодерам. Я чувствую, что завтра нам удастся выскочить из Масельска.

— А если в Масельске сходить?

— Ну, какие там врачи... Искалечат еще. Пошли, старпом.

Коля вышел от капитана и зашел в каюту переодеть куртку. Он вынул из кармана камень, поставил на книжную полку и некоторое время внимательно смотрел на него. Все-таки камень более всего походил на идущего по льду пингвина.

— Пусть будет пингвин, — сказал Коля. Он вымыл руки, переоделся и пошел на мостик.

Был поздний вечер, когда «Градус» подошел к Гидрографическому причалу Масельской гавани. Гаврилов и пятеро рабочих уже ожидали их. Как только подали трап, рабочие поднялись на судно, наладили лебедку и стали быстро, умело сгружать вехи на причал.

— Ну, капитан, отвоевался ты, — крикнул Гаврилов Сергею Николаевичу. — Получил радио, чтобы завтра ты шел в базу. Можешь с утра отваливать.

Он поднялся на палубу «Градуса». Капитан, старпом и Гаврилов прошли в капитанскую каюту.

— Какой прогноз на завтра? — спросил Сергей Николаевич.

— Семь баллов от норд-оста. Зато видимость хорошая. Две мили.

— И то утешение, — сказал старпом. — А какой лед в базе, не поинтересовались?

— Как же не поинтересоваться? Пять сантиметров. Проломитесь с божьей помощью.

— Значит, ЦУ я вам даю такое, — сказал капитан. — Завтра к семи приготовить машину. В семь надо выйти, чтобы прибыть в базу в светлое время. Наверху все закрепите по-штормовому. Вы теперь у меня один помощник остались — так что работайте и за второго. Крепление проверьте очень тщательно — где семь баллов, там и девять могут быть. Матросов на берег не пускайте.

— Они и сами не пойдут.

— Все равно предупредите. А с этого типа, — капитан ткнул пальцем в грудь Гаврилова, — стребуйте наряды на погрузку вех. Все ясно?

— Дам я ему наряды, — засмеялся Гаврилов. — Сейчас пойдем в мою контору, они уже приготовленные лежат. Ты, старший, там за бригадира распишешься. Бобров твоя фамилия?

— Бобров.

— Значит, я правильно написал. До весны? — спросил Гаврилов и пожал протянутую капитаном руку.

— Как обычно. Если не помру от зубной боли.

— Вот оно что... То-то я гляжу — тебя налево расперло. А спросить неудобно...

Старпом и Гаврилов вышли от капитана и направились в контору гидроучастка. Там Бобров взял наряды на погрузку и вернулся на «Градус». Сделав необходимые распоряжения, он заперся в каюте и стал дописывать свое бесконечное письмо. Он твердо решил закончить его сегодня, чтобы сразу после прихода в базу отослать письмо в Пермь, Катюше.

Коля Бобров лег спать только в два часа ночи, а в половине шестого его уже разбудил вахтенный и попросил пройти к капитану. Увидев Сергея Николаевича, Коля Бобров отпрянул назад. У капитана лицо увеличилось вдвое. Левая сторона была раздута до невероятного размера.

— Мы никуда не пойдем, — сказал старпом. — Я сейчас же вызову машину и отвезу вас в больницу.

— Ничего вы не будете вызывать, — глухо, как из-под подушки, прозвучал голос капитана.

— Вы что, смеетесь? — вспылил Коля. — Это же готовая гангрена. Вы же помрете, чудак человек! Я иду за машиной.

— Стойте. Пока что я здесь капитан и приказываю я.

— Ну и приказывайте, — сказал Коля. — Я вам не препятствую. — Он вышел из каюты и закрыл за собой дверь. Едва он успел сделать два шага, как дверь открылась и раздался властный голос капитана:

— Старпом, вернитесь!

Коля остановился, потом нехотя вернулся в каюту.

— Что вы со мной делаете... — простонал капитан. — Мне же каждое движение как гвоздь в челюсть....

— А потом в базе будем хором песню петь: «К ногам привязали ему колосник и койкою труп обернули»? Так, что ли? — спросил старпом.

— Могу дать вам расписку, что ничего не случится. Я же чувствую. Николай Николаевич, я вас прошу только об одном: примите на себя мои обязанности. В общем, ведите судно и командуйте сами.

— Уговорил... — согласился наконец старпом. — А чем бы вам помочь?

— Не беспокойтесь. Мне Настя помогает. Ну идите, я лягу. Не забудьте только, что на выходе Масельский створ надо держать немного правее — там слева камень есть нехороший.

— Знаю, — сказал старпом. — Ну, тогда ложитесь. И не волнуйтесь. Судно я доведу в лучшем виде. Десять часов на мостике — не так уж много. Мы с вами и по шестнадцати выстаивали.

— То вдвоем... Вдвое меньше устаешь.

Крутые землисто-серые волны размеренно били в левый борт «Градуса». Все дальше и дальше прыгала стрелка кренометра. Наконец она показала тридцать пять градусов. Стоящий у штурвала Преполивановский пошатнулся, схватился левой рукой за графин и, вместе с гнездом оторвав его от переборки, покатился по палубе.

— Рано ты начинаешь падать, — сказал Бобров и стал за штурвал.

— А что — еще больше будет? — спросил Преполивановский, поднимаясь и снова принимая штурвал.

— Должно быть, — сказал старпом. — Как это у тебя еще графин не разбился, растяпа...

Старпом поднял катающийся по палубе графин и поставил его в ящик для сигнальных флагов. Рулевой искоса поглядывал на кренометр. Когда в борт ударила особенно большая волна и «Градус», задрожав корпусом, накренился на сорок пять градусов, Преполивановский повис на штурвале и заорал:

— Николай Николаевич, мы так перевернемся! Перемените курс!

Старпом подошел к трансляционной установке, включил ее и сказал в микрофон:

— Черемухина на мостик. Рулевого Черемухина на мостик.

Он выключил трансляцию, снова стал смотреть вперед. Через минуту из двери носовой надстройки выскочил Черемухин. На него тут же обрушился каскад брызг. Черемухин пригнулся, накрыл голову руками и побежал в корму. Когда он зашел в рубку, старпом сказал:

— Принимай вахту. А вы, — он обратился к Преполивановскому, — идите вниз. Оттуда не так больно будет падать, если перевернемся.

Преполивановский отдал штурвал и пошел к себе в каюту. Там было пусто, холодно и страшновато. За девятимиллиметровой железной стенкой бушевала стихия. Тогда Преполивановский пошел в кубрик к матросам.