— Лети, Яша, назад. Передай Томину, патроны пришлю немедленно. Две, три тысячи… Мало будет — еще подброшу. Только держитесь. До приказа — ни шагу назад!

Оторопел Суворов, взлохматил кудри:

— Да это как же так?

— А так вот. Откинул Павлищев беляков от Казанки. Гонит их к Бирску, а главное, трофей захватил — пятьдесят тысяч штук патронов. Богачи мы теперь, понимаешь?

Отпустив помощников, Блюхер с тревогой подумал: «Только бы не подкачал Каширин. Медлит он, все на месте у Быково топчется. А ведь и конницы, и пехоты у него предостаточно!»

Главком решил лично навести порядок в каширинских цепях. И только вышел на крыльцо, как вырос перед ним тот самый казак, что приезжал поутру от Каширина просить в подкрепление пехоту. Мокрешенек снова, но нет на лице былой синевы, напротив, горит весь, щеки разрумянились.

— Вот донесение! — широко улыбнулся.

С первого взгляда на протянутый ему листок Василий Константинович понял все и, вскочив на коня, полетел на переправу.

— Слушайте, товарищи! Слушайте все! Иван Каширин пишет, что белые разбиты. Не отогнаны, заметьте, разбиты! Двести человек взято в плен. Захвачено три орудия с передками, двести снарядов, восемь пулеметов, много винтовок, патронов и другого имущества. Это победа, товарищи!

Переправа продолжалась. С наступлением темноты снялись со своих позиций Богоявленский и Архангельский полки и под прикрытием троичан ушли по мосту сменять в Казанке уральцев Павлищева. За ними и Томин повел на переправу свои поредевшие части.

Замыкающей шла казачья сотня Никифора Захарова. У моста конники спешились и, получая распоряжения от маленького сапера, засновали туда-сюда с пучками кудели и керосинными баклажками.

Проверив работу, сапер подал сигнал, и в тот же миг во всю стосаженную ширь Уфимки забилось яркое пламя, пошло дразнить своими длинными языками оставшихся за рекой врагов. И новая их западня не оказалась для партизан гибельной. Они вырвались из нее, как и прежде.

Ночью 4 сентября на берегах Уфимки установилась тишина. Не грохотали больше орудия, не тарахтели пулеметы. Словно и не было тут никакой войны.

Повернув резко на север, бойцы вышагивали за день, как на мирных солдатских учениях, верст по тридцать-сорок. Главком вел свои полки по ничейной полосе уральских деревень, затерявшихся среди топких болот и глухих, необжитых лесов.

Главный штаб теперь следовал за авангардным отрядом троичан. Настроение было приподнятым, радостным, с каждой верстой приближался долгожданный час встречи с родными красными войсками. Еще перед наступлением на Иглино, Блюхер и его помощники пришли к выводу, что наиболее тяжелая обстановка для регулярных частей 3-й армии складывается на восточном направлении. На правом же, южном их фланге, — глухомань и бездорожье. Здесь для белогвардейцев нет козырей для развертывания даже мало-мальски успешных действий. С этой стороны и решено было пробиться через линию фронта.

Выбор направления от самого Белорецка являлся наиболее сложным вопросом. Партизаны располагали крайне скудными сведениями о противнике — о тех силах, которые стремились сломить и рассеять их десятитысячную армию. Немного знали о своих, к кому шли навстречу и с кем мечтали как можно скорее соединиться для продолжения борьбы за власть Советов.

В Главном штабе имелось лишь мизерное количество допотопных карт, изданных еще в минувшем веке. Многие населенные пункты на них вовсе не значились. Мукой было угадывать, где и как теперь пролегли проселочные дороги. Мало помогали и земские карты, которые снимали со стен изб волостных управ. Чаще всего данные о дорогах, о реках и переправах через них черпали у местного населения. Словом, более или менее отчетливо видели местность вокруг себя в радиусе сорока-пятидесяти верст.

В такой обстановке главкому ориентироваться было крайне трудно, и потому даже маршруты движения на каждый день похода Василий Константинович намечал после того, как выслушивал соображения и предложения всех работников штаба. Вопросы же о выборе нового направления, о смене курса после тщательного обсуждения в штабе обязательно выносил на совет командиров отрядов. И опять-таки ко всем высказываниям был внимателен, не горячился, если возникали споры.

Как в Белорецке, так и во время похода, Василий Константинович при первой возможности старался побывать в госпитальном обозе, чтобы лишний раз повидать раненого Н. Д. Каширина и узнать, как он оценивает обстановку, верны ли предпринимаемые партизанами шаги. Николай Дмитриевич уважительно выслушивал Блюхера, большей частью соглашался с его мнениями, а если и вносил какие-либо уточнения, поправки, то делал это деликатно и доказательно.

…На пятые сутки похода от берегов Уфимки Главный штаб вступил в село Аскино. Как только расквартировались на новом месте, главком вызвал к себе боевого помощника Н. Д. Томина Виктора Русяева.

Тот примчался сразу же. Взбежал по ступеням на второй этаж былого купеческого дома. Отдышавшись, прошел в гостиную. За большим столом на гнутых венских стульях сидели Блюхер, Леонтьев, Баранов, Суворов, Голубых. Все были без, ремней, с расстегнутыми воротами гимнастерок. Чаевничали. Ординарец Ягодин раздувал второй самовар.

— Проходи, садись, Виктор Сергеевич, — пригласил Блюхер. — Откушай чайку за кумпанство, так, вроде бы, казаки говорят?

— Так, — несмело ответил Русяев.

— Угощайся, брат, — подбодрил Баранов и, приняв из рук Ягодина большую кружку с пахучим морковным чаем, пододвинул ее Русяеву. — Вишь, меркой не обидели.

Гость поблагодарил, сделал для приличия глоток и устремил на Блюхера вопросительно-удивленный взгляд. Василий Константинович, застегивая ворот гимнастерки, вышел из-за стола. Громыхнув шашкой, поднялся и Русяев. Главком привычно отмерил по просторной комнате несколько шагов и, остановившись, сказал:

— Вызвали мы тебя, товарищ Русяев, по очень важному делу. Послать хотим на установление связи с частями Красной Армии…

— Готов сию ж минуту!

— Не спеши. Не так все это просто, как кажется на первый взгляд. О нашем походе вряд ли кто знает там. Появись мы неожиданно, начни всей массой переходить фронт, свои же, чего доброго, в штыки встретят. Понимаешь?

— Понимаю, товарищ главком.

— Выступишь утром, — продолжил Блюхер. — Для безопасности перехода возьмешь сотню конников. Но вид, смотри, чтобы у всех вас был что ни на есть красноармейский. Так приодеться нужно, чтобы ни у кого и сомнений не закралось, чьи и кто вы такие.

— Сделаем все!

— Ну и хорошо, — улыбнулся Василий Константинович и, дружески взяв Русяева под руку, усадил обратно за стол. — Чаевничай, пока документы готовят.

Ранним утром 12 сентября Русяев и командир 4-й сотни полка имени Степана Разина Чуриков доложили о готовности к выступлению на особо важное задание. Блюхер вышел к бойцам и лично провел смотр сотни. В состав ее входили не только красные казаки, но и троицкие рабочие, ставшие за время похода такими же удалыми конниками. Каждый четвертый боец сотни был коммунистом.

Все побрились, привели в порядок обмундирование, концы пик украсили кумачовыми лентами и на груди у каждого пламенели алые банты. На правом фланге сотни возвышался молодцеватого сложения казак, сжимавший в руках древко красного стяга.

Выслушав последние напутствия, конники тронулись в путь. Блюхер провожал их повлажневшим взором. Все дальше и дальше, к горизонту катилось волной алое зарево. Вот и растаяло вовсе. Теперь ждать и ждать…

Русяев вернулся поздно вечером, но… один и не на коне, а в легкой повозке, запряженной парой крестьянских лошадей.

— Где люди? Что с ними? — тревожно спросил Блюхер.

— Ох, что было, что было, Василий Константинович!

— Не тяни. Встретились или нет?

— Встретились, товарищ Блюхер, — приступил к официальному докладу Русяев. — Встретились, как и предполагали, у Тюйно-Озеро. Только за маскарад приняли все наши банты и флаги. Не учли мы, что не видывали еще в этих местах красных казаков. Только подошли к деревне, красноармейская рота встретила нас пальбой. Пробовали издали убедить, что свои. Не помогло. Пришлось в атаку идти…