24 мая 1591 г., когда в Угличе еще работала Следственная комиссия, в Москве произошли сильные пожары. Выгорел весь Белый город — Занеглименье с Арбатом, Никитской и Петровкой. По Горсею, сгорело 12 тыс. домов. Спустя некоторое время сгорела Покровка. Распространились слухи, что Москву поджег Борис. Арсений Елассонский писал, что пожар произошел «при содействии Бориса, как говорили многие». Позднее С. И. Шаховской считал, что Борис послал своих людей и «повеле им многия славныя домы в царствующем граде запалити, дабы люди о своих напастех попечение имели». Этим он добился, что «престаша мирное волнение о царевичеве убиении»[595].
Сходно рассказывают о пожаре и иные лица. По Ж. Маржерету, Борис «приказал поджечь ночью главные купеческие дома и лавки и в разных местах на окраинах, чтобы наделать им хлопот до тех пор, пока волнение немного пройдет и умы успокоятся». К. Буссов прямо утверждал, что «правитель подкупил нескольких поджигателей, которые подожгли главный город Москву во многих местах»; сгорело несколько тысяч дворов по берегам Неглинной; это он сделал для того, чтобы «каждый больше скорбел о собственном несчастье, нежели о смерти царевича». И. Масса писал, что «Борис приказывал поджигать Москву в разных местах, и так три или четыре раза, и каждый раз сгорало более 200 домов, и все поджигатели были подкуплены Борисом». Он сообщал также, будто Борис распространял слух о набеге татар, «так что повергли всю страну в такой страх, что народ… забыл о смерти или убиении Димитрия». В 1592 г. при переговорах с литовским посланником предписывалось категорически опровергать подобные слухи «про зажигальников». Дескать, слухи были, что «зажигали Годуновых люди», но это «нехто вор, бездельник затеев, сказывал напрасно, Годуновы бояре именитые, великие»[596].
Борис был серьезно обеспокоен этими толками. В результате проведенного расследования (судя по царской грамоте от 28 мая 1591 г. на Чусовую) «зажигальники» Левка Банщик «с товарищи» всю вину старались переложить на Нагих и говорили, что «присылал к ним Офонасей Нагой людей своих Иванка Михайлова с товарищи, а велел им накупать многих зажигальников, а зажигати им велел Московский посад во многих местех; и оне по Офонасьеву Нагова веленью… зажгли на Москве посад… И на Чюсовую деи да и по иным по многим городом Офонасей Нагой разослал людей своих, а велел им зажигальников накупать городы и посады зажигать»[597].
Слухи о поджоге столицы Годуновым в тревожной обстановке надвигавшегося крымского вторжения явно напоминают аналогичные наветы на Глинских, распространявшиеся во время московского восстания 1547 г. Встречавшему в апреле 1592 г. литовского посланника Р. М. Дурову предписывалось говорить о пожаре в столице так: «Мне в то время на Москве быти не случилось, а то подуровали было мужики воры и Нагих Офонасья з братьею люди, и то сыскано, и приговор им учинен. Да то дело рядовое, хто вор своровал, тех и казнили, а без вора ни в котором государстве не живет»[598].
В этих официальных документах есть труднообъяснимые странности. Царская грамота от 28 мая 1591 г. ссылается не на показания зачинщиков пожара Иванки Михайлова «с товарищи», а на свидетельства непосредственных исполнителей их распоряжений. Естественно, возникает вопрос: не оговорили ли просто Михайлова Левка Банщик и другие поджигатели, чтобы спасти свою жизнь? И не объясняется ли отсутствие ссылок на показания Михайлова тем, что он отрицал свое участие в поджоге столицы? Еще И. А. Голубцов отметил некоторые изменения в официальной версии Посольского приказа сравнительно с грамотой 28 мая. В 1592 г. в наказе Д. Исленьеву уже не говорилось об участии самого А. Ф. Нагого в организации поджогов в Москве, хотя вместе с тем добавлялось, что «поворовали» не только его мужики, но и его «братии».
Обратим внимание и на то, что «Новый летописец», рассказывая о московском пожаре, не говорит о поджоге столицы ни Годуновым, ни Нагими (последние находились в ссылке в разных городах под постоянным надзором). Горсей же пишет: «..четверо или пятеро из них (поджигателей. — А. З.) (жалкие люди!) признались на пытке, будто бы царевич Дмитрий, его мать царица и весь род Нагих подкупили их убить царя и Бориса Федоровича и сжечь Москву — все это объявили народу, чтобы разжечь ненависть против царевича и рода Нагих; но эта гнусная клевета вызвала только отвращение у всех»[599]. В правительственной версии по делу о пожарах вряд ли говорилось о Дмитрии, но в остальном Горсей излагает ее правдоподобно.
Итак, официозную версию о том, что Москву подожгли Нагие, принять трудно. Вместе с тем возникает сомнение и относительно попытки Нагих поднять население столицы против Годуновых.
Не совсем ясно также, были ли пожары на Москве единичным явлением, или они имели место в других городах, как это утверждает грамота 28 мая на Чусовую. В согласии с ней находится запись одной разрядной книги: «..после того во многих местех пожары были». Авраамий Палицын также пишет, что «во многих градех и посадех тогда бышя великиа пожары». Но, как полагает И. А. Голубцов, «у Авраамия могли быть личные связи с приказным московским миром»[600]. Поэтому его сообщение, возможно, просто восходило к официальной версии, старавшейся нагнетать ужасы в связи со «злодеянием» Нагих. Значит, и этот вопрос не может пока считаться решенным.
Наряду со следствием по делу о пожарах Борис принимал и другие меры по пресечению недовольства столичного населения. По словам А. Палицына, он «повеле давати погоревшим на домовное строение от царскиа казны». Ж. Маржерет сообщал: «Борис пообещал испросить у императора для каждого из них некоторое вознаграждение, чтобы они могли вновь отстроить дома, и даже пообещал построить каменные лавки вместо прежних, сплошь деревянных. Он выполнил это так хорошо, что каждый остался доволен и считал за счастье иметь столь доброго правителя». Эти сведения опираются на реальные факты. В описи архива Посольского приказа 1626 г. имеется запись о тетради, в которой содержались материалы о раздаче 5 тыс. руб. людям гостиной, суконной и черных сотен «на дворовое строенья в заем из государевы казны до государева указу» после пожара 1591 г. Годунов был озабочен тем, чтобы привлечь на свою сторону верхи московского посада, которые еще в 1586 г. явились инициаторами антиправительственного выступления горожан. Это ему временно удалось. По словам Массы, Борис не только «послал московским домовладельцам, дома и имущество которых погорели, много денег сообразно с потерею каждого», но и предлагал «свою помощь, сколько он может»; «и ежели кто хотел обратиться к царю с просьбой, он обещал ходатайствовать за того, что он и исполнял», и в конце концов «так расположил к себе, что… не могли достаточно нахвалиться им»[601].
Не успели затихнуть страсти, вызванные майскими событиями, как в Москву стали поступать тревожные вести о готовящемся походе крымского хана Казы-Гирея с османской и ногайской подмогой. Казы-Гирею удалось на время добиться стабилизации положения в Крыму и ликвидировать усобицы среди татарской знати. В Крым возвратился один из его видных противников — Сафа-Гирей. На сторону Казы-Гирея перешла часть ногайских улусов. В результате численность войск крымского хана значительно возросла. Казы-Гирей был недоволен усилением русского влияния на Северном Кавказе. Он начал кампанию, возможно установив какие-то контакты со Швецией, находившейся в состоянии войны с Россией. Выступил хан в поход летом 1591 г. По одним данным, его войско насчитывало 100 тыс. человек, по другим — 150 тыс.; называли цифру и 400 тыс[602].
