Волохова показала следующее (XIV): Дмитрий болел падучим недугом;[557]. припадки с ним случались и ранее; так, в «великий пост» (т. е. в начале апреля) он «объел» руки у дочери Андрея Нагого; снова он разболелся 12 мая; как только царевичу полегчало, его мать 15 мая после обедни разрешила ему погулять на заднем дворе дворца под присмотром свидетельницы, кормилицы и постельницы;[558]. там он играл с «жильцами» Петрушкой Колобовым (сыном постельницы), Баженком Тучковым (сыном кормилицы), Ивашкой Красенским и Гришей Козловским (XIII, XVI). Об игре мальчиков с царевичем Волохова не говорила, но это сведение есть в показаниях кормилицы, постельницы и самих «жильцов» (XVI, XVII)[559]. Далее Василиса поведала, что «в болезни в чорной» царевич «покололся ножом[560]. и царица Марья збежала на двор» и начала ее бить поленом по голове. Согласно показанию А. А. Нагого, царица прибежала, когда люди закричали во дворе (XVIII). Охваченная отчаянием, она стала «приговаривать, что будто се сын ее, Василисин, Осип с Михайловым сыном Битяговского да Микита Качалов царевича Дмитрея зарезали».
Раздался звон колокола, после чего на двор прибежали «многие люди посадцкие ти всякие люди», в их числе и Михаил Битяговский, затеявший спор с посадскими. Тогда царица и Михаил Нагой велели убить Битяговского, его сына Данилу, Никиту Качалова и Данилу Третьякова. Царица «говорила миру: то-де душегубцы царевичю». Осип Волохов в то время находился «у себе». Как только он услышал «шум… великой», сразу побежал к Михаилу Битяговскому. Здесь его посадские люди схватили и привели вместе с матерью и сестрами к царице. Мария Нагая и его назвала убийцей царевича. Осип был немедленно убит. Такова версия событий, изложенная в показаниях Волоховой. Она варьировалась в ходе следствия с небольшими дополнениями и изменениями.
Игравшие с царевичем ребятишки, расспрошенные комиссией, ограничились, судя по Следственному делу, кратким совместным ответом: «Играл-де царевич в тычку ножиком с ними на заднем дворе, и пришла на него болезнь, падучей недуг, и набросился на нож». Отвечая на вопрос: «Хто в те поры за царевичем были?» — они сообщили, что на дворе с царевичем были «только они, четыре человеки жилцов, да кормилица, да постелница» (XVI). Но если «жильцы» не упомянули о Василисе, то они могли «забыть» и о присутствии других лиц. И. И. Полосин обратил внимание на то, что показания ребятишек дошли до нас в пересказе. Например, Петрушка Колобов никак не мог сказать о своей матери такие слова: «.. за царевичем была… постельница… Самойлова жена Колобова Марья..»
Немногословны и показания кормилицы Орины и постельницы Марьи. Обе они сказали только, что у царевича был «нож в руках и он ножем покололся» (XVII), а кормилица добавила, что царевич скончался у нее на руках, и сокрушалась о том, что его «не уберегла». Позднее, после решения Освященного собора, кормилицу и ее мужа по неизвестной причине затребовали в Москву, причем велено было проследить, «чтоб з дороги не утекли и дурна над собою не ученили» (LXII). Согласно И. И. Полосину, «жильцы», постельница и кормилица засвидетельствовали, что на заднем дворе с царевичем никого, кроме них да Волоховой, не было. Это якобы подтвердил и С. Юдин[561]. Однако постельница и кормилица говорили, что царевич играл с «жильцы», и только. Как и «жильцы», о Волоховой они тоже не упоминали.
Если попытаться оценить доказательную силу свидетельств очевидцев о смерти Дмитрия, то можно прийти к выводу, что она мала. «Жильцы», кормилица и постельница ограничились односложными формальными ответами. Наиболее пространно говорила Василиса Волохова. Но ведь именно ее сына и убили как одного из предполагаемых убийц царевича. Если действительно произошло убийство, то Василиса отнюдь не была заинтересована в установлении истины. Да и всем остальным очевидцам, находившимся на заднем дворе, грозили бы тяжелейшие последствия, если бы было установлено, что убийство совершилось при них, а они ничего не сделали для его предотвращения. Матери двух «жильцов» (кормилица и постельница) должны были понимать, что за такую вину их детям грозит неминуемая смерть. Таким образом, показания очевидцев отнюдь не беспристрастны и не могут приниматься с полным доверием.
Городовой приказчик Раков добавил к сообщениям очевидцев несколько фактов о том, как развивались события после смерти царевича. Оказывается, после ссоры с посадскими людьми на дворе дьяк Михаил Битяговский с Никитой Качаловым побежали в Брусяную избу. Именно там их нашли посадские люди, выволокли наружу и убили. Данилу Битяговского и Данилу Третьякова обнаружили в Дьячей (Разрядной) избе, где по распоряжению Михаила Нагого их также убили. Убито было еще несколько человек (I)[562].
Вечером во вторник 18 мая в Углич приехал пристав Темир Засецкий. Согласно показаниям Ракова, Григория Нагого и «человека» Михаила Нагого Бориски, Михаил Нагой велел Русину собрать ножи, обмазать их куриной кровью и положить на тела убитых людей, «что-де будто се те люди царевича Дмитрея зарезали» (III, IX–X). Михаил Нагой прямо говорил, что «царевича заре[зали] Осип Волохов, да Микита Качалов, да Данило Битяговской» (V). Правда, остается неясным, на каком основании он обвинял в убийстве названных лиц. А. А. Нагой сообщал об убийстве царевича в более неопределенной форме: «Сказывают, что его зарезали» (XVIII). И только Григорий Нагой заявил, что Дмитрий «набрушился сам ножем» (VIII), но никаких доказательств в подтверждение правдивости своих слов он не приводил. Михаил и Григорий Нагие говорили, что они прибежали на двор после звона колокола (IV, VIII). Г. Ф. Нагой рассказал о том, что они увидели, прибежав во двор: «.. лежит… царевич ещо жив был и при них преставился» (VIII). Вместе ли с ними прибежала царица или ранее, остается неясным.
Ничего не прибавляют для выяснения конкретных обстоятельств смерти Дмитрия свидетельства других лиц, которые при этом не присутствовали. В них содержится только стереотипная формула ответов на один по сути вопрос («Которым обычаем царевича Димитрия не стало?»): царевич, страдая падучим недугом, зарезался ножом, играя в тычку. И. И. Полосин объясняет трафаретность этих показаний не тенденциозностью комиссии, а стремлением подьячих экономить время при записи. Однако подобную «самостоятельность» творчества подьячих при составлении Следственного дела допустить невозможно, ибо не тот был случай: речь шла о судьбе правящей династии Рюриковичей.
Обратимся теперь к источникам информации, сообщенной комиссии Шуйского свидетелями, не являвшимися очевидцами событий. Никаких ссылок на источники сведений о смерти царевича нет ни в челобитной вдовы М. Битяговского (LII–LIV), ни в показаниях губного старосты Ивана Муранова (XXVII), сытника Кирилла Моховикова (XXIX), М. Григорьева, служившего у М. Битяговского конюшенным приказчиком (XLII), а также сенных сторожей (XXXVI), хлебников, которые «в те поры стряпали в хлебне» (XLI), и поваров, которые в «тот день стряпали в поварне» (XLV). В ряде случаев ссылки на источник информации очень неопределенны. Так, игумен Давыд «спросил дворовых людей» (XXIV); сын боярский царицын А. Козлов тоже «вспросил дворовых людей» (XXXIV); стряпчий Федор Васильев «слышел от людей» (XXXIX); «дворовые люди сказали» Т. Десятому и другим подьячим (XLIV); «слышали от дворовых людей» угличские рассылыцики (XLVII); конюхи Ф. Остафьев и Б. Ефремов «слышели от миру» (XXXVII). Сорок человек посошных людей, которые 15 мая находились за городом и сами видеть ничего, естественно, не могли, передавали то, что «сказали им многие люди» (XLIX). Ценность подобных свидетельств по интересующему нас вопросу приближается к нулю[563].
