Кити от восторга заболтала ножками и стукнула меня веером по руке.

– Аннет, Кити, где вы? – услыхали мы жалобный голос Петеньки, а потом и он сам воздвигся тонким, темным, словно вырезанным из черной бумаги, силуэтом на фоне ярко освещенного зала. Руки его были пусты, и Кити воскликнула:

– Как вы посмели, корнет, явиться без мороженого?

– Ах, mesdames, – жалобно отвечал Петенька, подходя к нам, – поверьте, я сделал все, что в моих силах! Но ананасного не нашлось. – Тут он поклонился Кити и, пользуясь тем, что она в преувеличенном негодовании отпрянула от него, ловко уселся на диванчик с ее стороны.

– Что же касается фисташкового, то негодяй лакей признался, что только что подал последнюю порцию графу Б. Ради вас, Аннет, я готов на все, и я не преминул бы обратиться к графу, а в случае отказа – вызвал бы его на дуэль, но, к величайшему моему сожалению, я с ним не знаком! От лакея я узнал лишь, что граф в курительной, и заглянул туда, но там оказалось столько пожилых важных господ, в том числе и наш генерал, что я…

– Что вы струсили и пошли на попятный, – заявила безжалостная Кити, поднимаясь. – Идем, Аннет. Подадим мсье корнету пример храброго поведения и познакомимся с графом сами.

– А как же мазурка? – упавшим голосом осведомился Петенька. – Анна Владимировна, вы же мне обещали!

На мгновение я заколебалась. Но Кити уже тянула меня за руку в сторону курительной, и к тому же корнета ни в коем случае не следовало поощрять! Во всяком случае, мне – почти невесте его превосходительства князя Д.

В знакомстве же с пожилым и женатым графом никто не смог бы усмотреть ничего предосудительного.

В дверях курительной, однако, Кити остановилась, вспомнив, что дамам заходить туда не следует.

– Что нам делать, Аннет? – с легкой тревогой спросила она, заглядывая в приоткрытую дверь. Я также заглянула – и убедилась, что Петенька не солгал: там и в самом деле находилось множество солидных господ в мундирах и в штатском, удобно расположившихся на мягких диванах и в покойных венских креслах и ведущих степенные беседы под сливавшимися в причудливые ленты клубами синего табачного дыма.

– А, вот и моя Аннушка, – услыхала я сзади голос папеньки, – ты, верно, ищешь меня?

Мы с Кити обернулись. Рядом с папенькой стоял высокий, очень красивый господин лет тридцати пяти – сорока со светлыми волосами и гладко выбритым загорелым лицом. Он был во фраке; но стройность его фигуры, тонкая талия, широкие, горделиво развернутые плечи и все то, что военные называют выправкой, свидетельствовало, что ему доводилось носить и мундир.

Господин поклонился нам с учтивостью истинного вельможи. Мы с Кити сделали реверанс по всем правилам Смольного института, хотя Кити едва удержалась, чтобы не рассмеяться.

– И Катенька здесь, – продолжал радостно папенька. – Позвольте, mesdames, рекомендовать вам: мой старинный знакомый, граф Алексей Николаевич Безухов.

Дочитав до этого места, Ирина Львовна Строганова в некотором волнении отложила в сторону ветхое, пожелтевшее, с давно выцветшими чернилами письмо и задумалась. Прошло больше ста лет с тех пор, как ее прабабка, Юлия Александровна, получила это послание. Однако имя графа Ирина Львовна услышала совсем недавно и при каких-то весьма важных для нее обстоятельствах.

Вот ведь память стала! «Старею я, что ли? – расстроилась Ирина Львовна. – Да нет, не может быть!» Не сорок ведь еще (сорока лет Ирина Львовна побаивалась, как некоего рубежа), а как этому графу из письма – от тридцати пяти до сорока.

И фамилия его Безухов. Как у Пьера Безухова из «Войны и мира».

Может, я читала что-нибудь этакое? Вряд ли. «Балканскую историю» я точно не читала, а про мадам Шталль с ее героическими брюнетами даже никогда и не слыхивала.

Граф – высокий блондин, красавец и наверняка будущий герой романа этой самой Annette, иначе стала бы она разводить столь длительные подготовительные сентенции…

Безухов.

Горячо! Ну же, еще немного!

Ирина Львовна с коротким смешком закрыла глаза и откинулась в старинном бабушкином кресле.

Две недели назад она говорила по телефону с Карлом Роджерсом – тем самым, о котором были написаны первые ее книги. Карл сказал, что снова займется поиском своих русских корней, и у Ирины Львовны мелькнула надежда, что он вскорости приедет в Россию. Но про «вскорости» никакого разговора не зашло.

А три года назад, когда состоялось их знакомство при обстоятельствах весьма необычных и, можно даже сказать, замечательных (тут Ирина Львовна мечтательно потянулась в кресле и вздохнула – да, были времена!), он вскользь упомянул, что его бабушка по материнской линии была русская. Урожденная графиня Безухова.

Ирина Львовна встрепенулась. Глаза ее, яркие, темно-зеленые – «У вас красивые глаза!» – говорили ей, потому что больше хвалить было, собственно, нечего, – загорелись молодым, ищущим блеском. Очень осторожно она развернула норовившие сложиться снова ветхие листы (из середины высыпался серенький порошок, прах засушенной сто лет назад фиалки) и продолжила чтение.

– Граф, это моя дочь Анна Владимировна и ее подруга, княжна Екатерина Дмитриевна Лукашина. Прошу, как говорится, любить и жаловать.

Граф поцеловал мне руку. Хотя на мне были шелковые перчатки, а поцелуй являлся обычной светской любезностью, мне показалось, что моей обнаженной кожи коснулся теплый июльский луч. Знаешь, как в те короткие дни, когда сумрачный Петербург на пару недель посещает благословенное лето и приходится прятаться от яркого солнца под кружевными зонтиками…

Ах, мы так бережем нежную белизну наших лиц и рук, и точно так же поступают мужчины благородного сословия! А граф был загорелый, словно простолюдин, и все же, все же…

Он склонился над рукой Кити, и несколько драгоценных мгновений я могла смотреть на него в профиль без помех, не опуская глаз и не опасаясь быть уличенной в нескромности.

После, когда Кити говорила мне, смеясь, что граф, конечно, очень интересный мужчина, но она несколько разочарована – отчего он не брюнет и не носит лихо закрученных усов? – я молча улыбалась и думала о том, что графу просто нет нужды до всяческих волосяных украшений.

Ведь не секрет, что длинные усы часто прикрывают тонкие искривленные губы, борода скрывает безвольный подбородок, а под бакенбардами прячутся смешные и нелепые бульдожьи брыльца.

Лицо же графа своими четкими и правильными очертаниями напоминало изображения древних римских и греческих героев. Его высокий лоб под густыми, светлыми, платинового оттенка, кудрями; его глаза, цвет которых мне не удалось тогда в точности определить – то ли темно-синие, то ли серые, как наше Балтийское море в грозу; его короткий прямой нос с чуть заметной горбинкой; его губы – любой ваятель не преминул бы воспроизвести их абрис на лице какого-нибудь бронзового бога; его спокойная улыбка и непринужденная, полная достоинства манера держаться – все выказывало в нем человека благородного и великодушного.

– Граф, вы виноваты перед Анной Владимировной, – заявила невозможная Кити, сжимая своими тонкими пальчиками его ладонь, – вы съели ее мороженое!

Я покраснела так, что папенька удивленно взглянул на меня.

К счастью, в этот самый момент из дверей курительной появился хозяин дома, старый граф Л.

– Алексей Николаевич, – вскричал он с воодушевлением, – куда вы исчезли? Вернитесь же к нам, без вас нам никак не разрешить один спор! Вот Владимир Андреевич, – тут он любезно кивнул в сторону папеньки, – давеча утверждал, что без инженер-генерала Тотлебена нипочем нам было не взять Плевны. А граф Н. полагает, что Осман-паша сражался бы до последнего, если б не лихие атаки Скобелева! Идемте, голубчик, просветите нас, штатских, как было на самом деле!

– Здесь не может быть никакого спора, Петр Ильич, – спокойно ответил граф, но в темных глазах его промелькнула лукавая золотая искорка, – и без осадных работ Тотлебена было не обойтись, и без Скобелева не сдался бы турецкий гарнизон.