Я очень люблю лоскутные одеяла. С детства люблю. Сейчас эта рукодельная техника обрела название печворк. Печь — и ворк, что-то теплое, пушистое и уютное.

…Я просыпалась утром и первым делом видела лоскутное одеяло. Вот кусочек с ромашками от маминого старого платья, этот, с медвежатами, от моей детской пижамы, вот кусочек от дедушкиной сносившейся косоворотки, вот тот, плотный, льняной — от бабушкиного синего костюма. Разноцветные лоскутки, собранные вместе, грели меня ночью и навевали сладкие сны. Так приятно утром свернуться клубочком под лоскутным одеялом и еще чуть-чуть погреться в безопасности перед путешествием в большой, холодный мир.

Потом я отворачивалась к деревянной стене, здоровалась с бревнами и остатками сучков на них. Бревна были некрашеные, но гладкие-прегладкие, с прослойками пакли и с причудливыми картинками от спиленных сучьев. Я знала все эти картинки наизусть, но каждый день видела в них что-то новое. Там, в углу, явно просматривался профиль Буратино, а ближе к кровати на стене — как будто фигурка маленького щенка, а самая близкая картинка была похожа на маленький домик, стоящий на лужайке…

Рядом с кроватью висел гобелен «Три охотника на привале». Охотники мне не очень-то нравились. Мне казалось, что они все трое — пьяницы. Я не люблю пьяниц. У них толстые щеки, красные лица, и от них противно воняет, они постоянно задираются и говорят глупости, а иногда плачут, глупо плачут, и мне их совсем не жаль, нисколечко. Мои мама и отчим — пьяницы. Поэтому я живу с бабушкой и дедушкой, в Подмосковье, а они вдвоем пьют себе на свободе, в своем Бирюлеве.

…Я нежусь в тепле, укутанная с головой теплым одеялом, и дышу через маленькую дырочку, и чувствую восхитительный запах, доносящийся с кухни. Бабушка печет блины, а дедушка уже принес пыхтящий самовар, и веселый кипяток льется в фарфоровый заварочный чайник. Дедушка всегда заваривает «Чай со слоном» вместе с малиновыми и черносмородиновыми листочками.

— Дочк, а дочк, вставай, — говорит мне ласково бабушка, — блины поспели.

Я встаю и по некрашеному полу бегу на кухню умываться. Мое лицо смешно отражается в медном умывальнике. Я быстро ем и собираюсь в школу. Идти мне очень далеко, меня провожает дедушка. На улице морозно, за ночь выпало много снега, он такой белый и красивый, что мне хочется его лизнуть, вдруг он окажется сладким, как сахарная вата. Мы с дедушкой почти утопаем в сугробах, в мои валенки уже набился снег, и ноги становятся мокрые насквозь. Это хорошо. Надеюсь, что заболею и не буду ходить в ненавистную школу.

Я обожаю болеть. Тогда я лежу в кровати с температурой, под теплым одеялом, бабушка приносит в кровать куриный бульон, горячий чай с липовым медом и малиновым вареньем, ставит градусник, охает, вздыхает, а потом бережно протирает меня водкой, настоянной на травах. Потом она брызгает на меня святой водой и долго молится. Дедушка насыпает горчицу мне в носки, ходит на станцию в аптеку. Иногда даже приезжает ненадолго мама из Москвы, она привозит новые книжки, конфеты, гладит меня по голове, и мы о чем-нибудь мечтаем. Что может быть лучше? Жаль, что температура у меня быстро спадает и горло перестает болеть. Бабушка и дедушка слишком хорошо меня лечат. Мне кажется, можно потерпеть любую боль или температуру для того, чтобы с тобой вот так носились…

Итак, мы все идем, поскрипывая, удаляясь от дома.

На улице еще темно, не все фонари по дороге горят, но светятся окна ближних домов.

В этих домах тоже пьют чай и едят блины и собираются в школу и на работу. Рядом с нашей дорогой несутся электрички и поезда дальнего следования. В них какие-то незнакомые, разные люди путешествуют, едут туда, где их кто-то ждет, с надеждой на близкое счастье. Мое сердце почему-то сладостно замирает, когда я слышу свистки поездов дальнего следования. Когда я вырасту, обязательно куплю билет в поезд дальнего следования, уеду к морю и найду там свое счастье. Я увижу это счастье, и мое сердце так же сладостно откликнется, как сейчас, когда мы с дедушкой идем вдвоем вдоль железной дороги.

Мы идем по узкой тропинке через заснеженный лес, потом по укатанной широкой асфальтированной дороге. Вдалеке слышен лай собак. Станция уже близко, надо успеть на автобус. Дедушка напевает оперные арии, чаще всего из «Травиаты» и «Руслана и Людмилы». Я их знаю наизусть, потому что он поет каждый день. В первом классе он возил меня на санках, а теперь я уже хожу рядом с ним, как большая. До станции нас провожает собака Жулька. Перед тем как мне сесть в автобус, она отступает и быстро-быстро крутит хвостом, как пропеллером.

В школе мне не нравится. Во-первых, я ничего не понимаю в арифметике. Мне кажется, что мир цифр — это что-то запредельное и недоступное для моего ума. Во-вторых, я не могу отвечать у доски. Выхожу к доске и начинаю что-то мямлить, а потом вообще теряюсь и уже ничего не понимаю, даже если урок знаю хорошо. В-третьих, меня дразнят. Я плохо одета. Поэтому школа для меня — это пытка и каторга. Я люблю только чтение и природоведение. По этим предметам у меня одни пятерки.

После школы я приезжаю на станцию на автобусе. На остановке дожидается дедушка вместе с преданной Жулькой. Она весело лает на подъезжающий автобус, носится вокруг и начинает прыгать на меня. Дедушка, в большой ушанке, завязанной под подбородком, с обледенелыми усами, улыбаясь, отгоняет ее от меня.

— Не ровен час, опрокинешь Анютку, фу! — строго командует он, и мы втроем отправляемся в обратный путь.

К моменту моего возвращения зимой уже темно, и фонари отбрасывают длинные тени на снежную дорогу, а снег вокруг сияет и переливается множеством бриллиантовых пылинок, весело и бодро поскрипывает под нашими валенками. Обратную дорогу я очень люблю.

Дома нас встречает тепло натопленной печки, раскрасневшаяся бабушка ставит передо мной дымящиеся щи и картошку с капустой. За обедом я рассказываю свои невеселые школьные новости. Бабушка сокрушается и подбадривает меня. Потом мы неспешно пьем чай с карамельками. У бабушки есть огромная жестяная банка из-под иностранного печенья. Она туда высыпает конфеты «Клубника со сливками», «Чебурашка», «Барбарис» и перемешивает рукой, как бочонки в лото. Загадаешь — вытянешь конфетку, какая первая попадется под руку. Я не очень люблю сладкое, я люблю соль. Могу опустить палец в солонку и облизывать его, за это мне в детстве часто попадало. Но пить чай с конфетами, сидя вместе с бабушкой и дедушкой у пыхтящего самовара, в теплом доме, где тебя любят, — такое блаженство!

После обеда мы с бабушкой дружно моем посуду, тщательно протираем клеенку на кухонном столе, и я там раскладываю свои учебники.

Потом дед ложится поспать, я ковыряюсь с уроками, а бабушка что-то шьет в комнате под аккомпанемент дедушкиного похрапывания.

После приготовления уроков я немного играю в куклы. Забираюсь в свой уголок, отгороженный столом с низкой свешивающейся скатертью, и забочусь о своих детях. У меня четверо детей, проблем с ними хватает — накормить, переодеть, расчесать волосы двум дочкам, строго повоспитывать двоих резиновых сыновей-озорников. Потом я укладываю всех в кроватки и уютно укутываю маленькими лоскутными одеяльцами.

Я бы с удовольствием еще побыла со своими детьми, но просыпается дедушка. Он долго и обстоятельно пьет на кухне цикорий, и мы с ним идем во двор пилить дрова и таскать уголь, вместе расчищаем снег.

Вечерами мы иногда играем в подкидного дурачка или Акулину. Я почти всегда выигрываю.

— Ну, не может быть, чтобы ты не справилась с математикой, ведь ты так хорошо играешь в карты! Это же почти одно и то же, надо считать! Арифметика и карты — это же логика в чистом виде! — убеждает меня бабушка.