Скорпион улыбнулся:
— Грешен, и кары небесной боюся:
Кажется мне после каждой бутылки,
Что я в небесной тюрьме очутюся,
Ну, а туда не доходят посылки.
Там ведь тюремщики — черти вонючи,
Гады рогаты, в общем, зверье.
Чуть не по-ихнему — сразу за крючья —
И истязают все тело мое...
Так на суде меня адом пугали
Девять присяжных и змий-прокурор.
Дело закрыли и вслух прочитали,
Правда, условный пока, приговор.
Я корешам рассказал эти страсти,
Чтобы они не грешили зазря —
Шуток не любят небесные власти,
Ссориться с ними нам просто нельзя.
Но с увлечением друг-психиатр
Книжку читал мне про небеса.
В коей написано, что прокуратор,
К вышке представил Иисуса Христа.
И я злорадствую: верьте — не верьте,
Будут и вас, господин прокурор,
Крючьями мучить лохматые черти,
Пусть за условный, но злой приговор.
Брякнув для порядка еще пару раз по струнам, мой товарищ отложил гитару со словами: "Итак..." — будто собирался сказать еще что-то, но, однако, промолчал. А мне стало повеселей. Приятно видеть человека, который не теряет чувство юмора.
— Единственное, чего я боюсь, — добавил Скорпион уже более серьезно, — как бы с нами не сделали то, что сделали с Рысью.
И снова мрачное молчание наполнило каюту. Я в который раз уже думал о том, кто прибрал к рукам души людей. И внезапно четкая мысль пронзила мой мозг.
— Скорпион, — я вскочил с места, — мы можем замаскироваться под летаргических людей?
— Ха, — он с сомнением покрутил головой и принялся массировать шею, — хотя... Черт возьми, а почему бы и нет!
За полчаса мы все решили. Я, Вэнс и еще пара парней прикинемся заснувшими летаргическим сном людьми в корабле обслуги. (В принципе, смоделировать биотоки мозга можно было без особого труда). Затем этот борт, якобы случайно, во время боя попадает к киберам. Как только в пределах досягаемости наших тел окажется нечто живое и функционирующее, мы моментально проснемся и сразимся с теми, кто заварил эту кашу.
— Звучит, как в крутом боевике... — Скорпион горько усмехнулся. — Вчетвером вы хотите уничтожить не пойми кого в неизвестном количестве. Мне кажется, ты просто ищешь экзотической смерти.
— Неправда. — Я откусил заусенец около ногтя большого пальца и сплюнул на пол кусочек кожи. — Неправда. Мне нужно увидеть тех, кто стоит за киберами.
— А если они сами по себе? Если за ними никто не стоит?
— Должен быть некто более разумный. Я чувствую это!
— Уж не селениты ли опять нашептывают тебе в душу?
Мы слегка выдохлись, незаметно для себя перейдя на крик. Скорпион вытер выступивший у него на лбу пот:
— Фу, жара какая... Видать, кондиционеры накрылись. — Затем он добавил еле различимо. — Все из-за этих людишек, что приперлись вместе с нами...
— О-о... — Понимающе закивав головой, я достал с полки банку пива. — Мне давно ясно, что ты не любишь людей.
Я открыл банку, и белая, теплая пена залила мне пальцы и закапала на пол. Скорпион задумчиво смотрел на эту маленькую катастрофу.
— Глупо любить тело ближнего своего, — как пономарь произнес он, еле двигая губами, — ибо оно бренно и подвержено тлению, а значит недостойно вечного чувства. Глупо любить душу ближнего своего, ибо она вечна и в этой любви не нуждается...
Поставив недопитую банку на стол, я поднялся и встал в рамку телепортации:
— Ты сам не веришь в то, что ты сейчас говоришь. Ты любишь меня? (Он устало пожал плечами). А я вот люблю тебя, идиота.
Сказал и перенесся восвояси.
Он пришел домой поздно. Тихо подойдя к лежанке, он увидел, что дети уже спят, разметавшись по покрывалу. Затем он отодвинул занавес из сухих листьев тростника — мать сидела на своем месте и смотрела куда-то в потолок. Вот уже второй год она никого не замечала. Тем временем Руфь — жена его — почти неслышно вышла из их комнаты и, слегка стукнув глиняной плошкой, поставила на стол похлебку. Он принялся за еду, а она сидела рядом с ним тихо-тихо, а потом скрылась в хлеву, и по плеску воды он понял, что Руфь омывает свое тело. Он вскоре встал и пошел в их угол, уставши после привычной работы. Как только он лег, Руфь тут же прижалась к нему. Он повернул голову на бок и долго смотрел ей в глаза.
— Знаешь, — шепнула ему жена, — сегодня пришел человек с юга, он говорил про твоего брата...
— Опять?! — Он отбросил от себя руки жены и привстал. — Надоела ты мне со своими сплетнями.
— Это не сплетни! — прошипела Руфь и приподнялась, отбросив покрывало. — Как ты не можешь понять: многие люди клялись, что брат твой излечил смертельно больного слугу сотника в Капернауме.
— Они все лгуны...
Руфь схватила себя за волосы:
— Да мне наплевать, лгуны они или нет! Если твой братец будет и дальше ходить по земле Израилевой и мутить народ, не миновать беды.
Он сопел и двигал скулами, а она подсела к нему и положила подбородок на плечо его, и зашептала ему на ухо;
— Он беспокоит народ, и человек, пришедший сегодня, сказал, что братец твой не кто иной, как Иона Креститель, чудом воскресший, и что он нареченный царь Иудейский.
— Ох горе мне... — Он в бессилии снова повалился на лежанку, а Руфь нависла над ним, касаясь сосками его волосатой груди. — Заклинаю тебя, пойди найди его и сделай так, чтобы он не принес безумием своим горе нам.
— А что если он правда воплотившийся бог?
Руфь фыркнула:
— Ты подумай о детях своих и обо мне! — Вдруг она разрыдалась и уткнулась лицом в покрывала отчего голос ее стал глухим и дрожащим. — Вспомни, что сделал Ирод, когда безумные волхвы спьяну наплели ему о родившемся царе Иудейском. Лишь чудом вы спаслись тогда. А теперь он снова начал будоражить народ. Ты что, хочешь, чтобы прокуратор пустил легион? Они же всех вырежут.
Он хлопнул жену свою по бедрам:
— Замолчи же ты, женщина!
Руфь продолжала тихо рыдать, а он добавил позже, мрачно и обреченно.
— Хорошо. Завтра отправлюсь с караваном в Ерусалим. Я найду его, а там посмотрим, что делать.
Руфь улыбнулась и руки ее принялись привычно ласкать его тело. А он, все больше возбуждаясь от ласк жены своей, вдруг отчетливо осознал, что ничего не сможет сделать с близнецом своим, ибо любил его нечеловеческой любовью. Он любит его больше жизни. Так и было задумано. Посланец учел практически все. И его брат был обречен стать агнцем на алтаре великой веры. И Посланец уже ждал его, шествуя в сторону Ерусалима и собирая толпы людей ловкими делами своими, которые народ воспевал как чудеса чудес.
* * *
Трое суток на трех ослах ехал близнец, когда на рассвете четвертого дня он был остановлен толпой, идущей от Ерусалима в сторону Вифании. Близнец поначалу растерялся, и осел его занервничал, завидев возбужденных людей. Но приглядевшись к центру процессии, близнец почувствовал, как холодный пот потек по его усталой спине. Гулко забилось сердце — сомнений не было — толпу возглавлял брат его, идущий в окружении приверженцев своих. Близнец бросил осла и, надев на голову капюшон так, чтобы никто не видел лица его, подождав, пока люди пройдут мимо, начал сзади пробираться поближе к брату своему. Он все время пытался разглядеть его спину и то и дело спотыкался о пятки впереди идущих. Но люди, казалось, не замечали близнеца: некоторые из них плакали, некоторые безудержно веселились, а кое-кто шел с таким отрешенным взглядом, будто восставший из гроба мертвец. Подумав так, близнец который уже раз наступил на задник чьей-то сандалии. Пострадавший, от которого распространялся застарелый запах рыбьих потрохов, слегка зашипел от боли и оглянулся. Близнец почему-то ударился в панику — он испугался, что тот, кому он наступил на пятку, вдруг заговорит громоподобным голосом, обратив на него внимание окружающих, и тогда инкогнито будет раскрыто, и небо обрушится на него. Но пострадавший только покачал головой:
