Что такое ее обида, бабья обида, как сравнишь ее с обидой, что нанесли ему, милому, свои же «товарищи»? Не то горе, что другую целовал, а то горе, что правды нет и в революции, справедливости нет…
Усталость забыта. Точно и тела нет больше у Василисы. Одна душа. Одно сердце, что, будто когтями железными, раздирают мучительные думы… Рассвета ждет. А с рассветом решение пришло: отстоять Владимира. Не дать его в обиду. Вырвать из рук завистников-склочников. Доказать всем, всем, всем: чист ее друг, муж-товарищ, оклеветали его. Зря обесславили, разобидели…
Ранним утром красноармеец принес ей записку. От Володи.
«Вася! Жена моя, товарищ любимый! Мне теперь все равно мое дело… Пусть я погибну… Одна мысль гложет меня, с ума сводит – не потерять тебя. Без тебя, Вася, жить не стану. Так и знай. Если разлюбила, не хлопочи за меня. Пускай расстреляют! Твой, только твой Володя».
«Люблю я одну тебя. Хочешь – верь, хочешь – нет. Но это я скажу и перед смертью…»
На другом углу еще приписка:
«Я тебя никогда не корил твоим прошлым, сумей понять и прости меня теперь. Твой сердцем и телом».
Прочла Вася записку, раз, другой. Полегчало на сердце. Прав он. Никогда ее не попрекнул за то, что не девушкой взял.
А мужчины все так, как он! Что же делать ему, если сама эта «баба» ему на шею вешалась? Монаха, что ли, изображать?
Прочла еще раз записку. Поцеловала. Сложила аккуратно. Спрятала в кошелек. За дело теперь. Володю выручать.
Хлопотала. Бегала. Волновалась. Натыкалась на бюрократию, на равнодушие людское. Духом падала. Надежду теряла. И снова силы собирала. Бодрилась и заново принималась воевать. Не даст она неправде восторжествовать! Не даст склочникам, доносчикам победу над Володей справить!..
Добилась главного: товарищ Топорков сам дело в свои руки взял. Пересмотрел. И резолюцию наложил: дело за голословностью обвинений прекратить. Арестовать Свиридова и Мальченко. А на другое утро Вася уже не встала: ее схватил сыпняк. К вечеру Вася никого не узнавала. Не узнала она и вернувшегося Володю.
Вспоминается Васе болезнь, как душный сон. Под вечер очнулась. Смотрит комната. Незнакомая. Лекарство на столе. Сидит у ее постели сестра в косынке… Плотная, немолодая, со строгим лицом.
Смотрит Вася на нее, и неприятно ей, что тут сестра, и мучает ее белая косынка… А почему? Сама не знает.
Пить хотите? Сестра нагибается, питье подносит.
Вася напилась и снова забылась. В полусне кажется ей, что Володя над ней нагибается, подушки поправляет. И опять забывается Вася…
Снится ей, а может, это и явь? В комнату ворвались две тени – не тени, женщины – не женщины… Одна белая, другая серая. Кружатся, свиваются… Не то танец такой, не то силами меряются. И понимает Вася, что это жизнь и смерть к ней ворвались. Борются… Кто победит?
Страшно Васе, так страшно, что крикнуть хочется, а голоса нет… И еще страшнее от этого… Сердце колотится, стучит… Вот-вот разорвется… Бах-бах-бах… На улице перестрелка.
Открыла Вася глаза. Ночник горит, чуть коптит. Одна. Ночь. Прислушалась. Мыши скребутся. Будто что-то под полом катают. Все ближе да ближе… И уж по-иному жутко Васе, кажется ей, что мыши вот-вот на постель к ней заберутся, по ней бегать начнут… А сил согнать их и не будет…
Заплакала Вася, зовет слабым голосом: «Володя, Володя, Володя!»
– Вася, милая! Малыш ты мой ненаглядный! Что, что с тобою?
Володя озабоченно нагибается над ней, смотрит в глаза.
– Володя, ты? Живой? Это не кажется? – Слабая рука Васи пытается дотянуться до головы Володи.
– Живой, живой, милая, с тобой!.. Чего ты плачешь? Что случилось с Васюком? Сон приснился? Бред опять? Он нежно целует ее руки, гладит ее потную, стриженую голову…
– Нет, не сон… Тут мыши скреблись… – виновато, со слабой улыбкой.
– Мыши?! – Володя смеется. Ну и храбрец мой Васюк стал… Мышек испугался!.. Говорил я сиделке, нельзя тебя одну оставлять. Хорошо, что я как раз домой вернулся!..
Хочет Вася спросить его, где он был… Но такая слабость, что и говорить сил нет. Но слабость приятная, баюкающая. А самое хорошее, что возле он, любимый, Владимир… Вцепилась слабыми пальцами в его руку, не выпускает.
– Живой, – шепчут ее губы, улыбаясь.
– Конечно, живой, – смеется Володя. И осторожно целует ее голову.
Вася открывает глаза.
– А косы-то моей больше нет? Срезали?
– Ничего! Не тужи, теперь зато ты настоящий мальчишка. Васюк и есть.
Вася улыбается. Ей хорошо. Так хорошо, как только в детстве бывает.
Володя не уходит. Она дремлет, а он сидит возле на стуле, сторожит ее сон.
– Спи, спи, Вася. Нечего тебе глаза на меня таращить… Успеешь наглядеться, когда выздоровеешь… Ане будешь спать, опять заболеешь, и доктора меня выругают, скажут: плохая я сиделка…
– Ты не уйдешь?
– Куда же я уйду? Тут возле тебя на полу все ночи сплю… Спокойнее мне, как я тебя вижу… Днем-то опять на работе…
– На работе?… В снабжении?
Ну да… Все улажено. Этих мерзавцев арестовали… Да ты не разговаривай, несносный Васюк!.. Спи… А не то уйду…
Крепче впиваются в его руку ее слабые пальцы. Но глаза Вася послушно закрыла.
Так хорошо, так сладко засыпать, когда Володя около. И глядит на нее заботливо, нежно…
– Милый!..
– Спи, несносный, непослушный мальчонка…
– Я сплю… Только я люблю тебя…
Нагибается Володя, осторожно, нежно, долго целует ее закрытые глаза…
И хочется Васе заплакать от счастья… Умереть бы сейчас! Лучше этого счастья в жизни уже не будет.
Вспомнила Василиса свои мысли тогда и сама испугалась. Неужто не будет? Неужто верно подсказало ей сердце тогда: лучшего счастья не бывать?…
А сейчас? Разве не будет больше такой же радости, такого же счастья?… Она едет к нему, к милому. Он зовет ее, ждет. Товарища прислал, чтобы поторопить. Деньги на дорогу. Платье. Значит, любит же? Почему же не бывать такому же счастью? Хочется Васе верить, что счастье будет, а на дне сердца шевелится червячок. Не верится… Почему? Что изменилось?
И опять думает Вася, вспоминает…
Расстались они тогда неожиданно. Передвинулся фронт. Уехал Владимир, когда Вася еще совсем слаба была, еле ноги передвигала. Расстались хорошо, тепло. Про сестру не поминали. Поняла Вася, что она в самом деле для Володи все равно что «стакан водки – выпьешь и забудешь»…
Вернулась Вася к себе и сразу за работу. Тогда казалось, будто все опять по-старому, по-хорошему. А теперь Вася вспоминает, что что-то уже тогда на сердце легло. Где-то на самом дне щемила не то обида на Володю за сестру с пухлыми губами, не то недоверие… А все-таки крепко любит Вася Володю. Забота общая да болезнь еще крепче спаяли их. Раньше «любились», а еще родными не были. Теперь, как горе вместе пережили, еще ближе сердцем… Но уже радости светлой, что весеннее утро, любовь Васе не давала. Потемнела она, будто тучами заколочена. Зато глубже да крепче стала.
Впрочем, до любви ли, до радости тогда было? Фронты, разлука… Заговоры… Мобилизации коммунистов. Со всех сторон угрозы. Каждому работы по горло… Пришлось с беженцами Васе возиться… В жилотдел Совета попала. А тут и родилась у ней мысль дом-коммуну создать. По своему соображению да с помощью Степана Алексеевича… Он ее поддерживал. Советом. Финансами. И ушла Вася с головой в дело.
Так и жила. Месяцы. Вспоминать Володю вспоминала, в сердце своем всегда носила, а скучать по нем некогда… Да и он на работе, и будто все гладко идет. Не хорохорится. С «верхами» да главками в мире живет.
И вдруг нагрянул Владимир в Васину светелку. Нежданно-негаданно. При отступлении попал в перестрелку. Ранили. Не опасно. А передышка нужна. Дали отпуск. Вот и приехал «к жене на харчи»…
Рада Вася. А все-таки мысль шевельнулась: зачем так случилось, что сейчас он тут? Что стоило месяца два раньше или там через месяц? Сейчас как раз у Васи – забот, дел не оберешься!.. Съезд, реорганизация жилотдела, борьба из-за дома-коммуны… Ну, просто делам конца не видать!.. И так-то не разорваться. А тут еще Володя. Да еще раненый. Уход нужен… Как быть?
