Понимая свою личную ответственность перед Сталиным за «прокол» с Андре Жидом, М. Кольцов решил систематически и подробно докладывать о ходе подготовки к конгрессу писателей в Испании.
Шифротелеграмма Кольцова из Парижа т. Сталину 23 мая 1937 г.:
Есть немало желающих поехать на конгресс писателей в Испанию, но мы отбираем твердых антифашистов. Жид не поедет, его отговорил Мальро, который встречается и, по-видимому, потихоньку дружит с Жидом (сейчас Мальро в Испании). Эренбург просил меня освободить его от работы по подготовке к конгрессу, ссылаясь на усталость и порчу своих отношений с французами. В чисто личном плане он мне сказал, что по-прежнему не верит в возможность при нынешнем положении в Испании провести там конгресс, а кроме того он после истории с Жидом боится второй раз влипнуть. В этих условиях, без Мальро и Эренбурга, руководство подготовкой конгресса из Парижа взяли на себя Арагон и Блок, которые надеются справиться с этим делом. Фейхтвангер несколькими телеграммами потребовал встречи со мной. Я остановлюсь у него по пути в Испанию[927].
Кто знает, может быть, Сталин и чувствовал, что, прими он в июне 1936-го А. Жида, ему удалось бы его обольстить, и книга «Возвращение из СССР» стала бы несколько иной. И, конечно, он помнил о предупреждении Кольцова: отказ в приеме глубоко омрачит А. Жида (помнил, надо думать, и в тот момент, когда окончательно решил Кольцова уничтожить). Так или иначе, когда Лион Фейхтвангер приехал в СССР, Сталин его принял (8 января 1937 г.) и перевод книжки Фейхтвангера «Москва. 1937» в СССР издали. А Фейхтвангер вплоть до заключения советско-германского пакта в 1939-м значился в верных друзьях СССР. (Не исключено, что в 1940 г. Сталин мог выдать его Гитлеру, окажись Фейхтвангер в зоне досягаемости отца народов).
1 июня 1937 г. Кольцов отправил назначенному после смерти Горького генсеком Союза писателей В. Ставскому инструктивное письмо, в котором конгресс конспиративно именовался «спектаклем»:
Спектакль состоится, очевидно, в начале июля. Масса трудностей — и с отдельными участниками, и с гостеприимными хозяевами, и с организаторами. Мальро разъезжает из страны в страну, но по другим делам. Илья Григорьевич <Эренбург>, в начале отдыхавший на курорте, прибыв в Париж, просил меня освободить его от работы по подготовке спектакля, — как в Париже, ибо у него портятся отношения с франц. писателями, так и в Валенсии, т. к. у него испортились отношения с испанскими, особенно с Марией Тересой и Альб<ерти> (Марии Тересе, оспаривая ее слишком восторженные оценки Москвы, он сказал: «Ну, теперь в Москве так настроены, что если из Испании приедет даже корова, то ее примут за быка и будут чествовать». Конечно, женщина смертельно обиделась. Об этом случае рассказал мне он сам, объясняя, что эти слова у него вырвались случайно…). Подлинная причина самоустранения И. Г. — 1) его неверие во всё предприятие, 2) боязнь ответственности, особенно после истории с Жидом, 3) недовольство тем, что наши разногласия и конфликты, например, с тем же Жидом, портят его связи и «положение» в Париже, т. е. возможность дружить с французами и издаваться у них. При этом положении вся тяжесть подготовки легла на Арагона и Блока. Люди они, несомненно, хорошие и честные, но им очень трудно в такой обстановке. Я специально задержался в Париже, чтобы с ними поработать. И отсюда говорю с ними по телефону. У Фейхтвангера я был. Он и Генрих Манн обещают быть, если спектакль будет в июле. <…> Нужно приготовить речи, примерно распределив их так: соц. реализм — Фадеев, пролет, гуманизм и демократия — Ставский, Вишневский, проблемы лит. творчества — Толстой, Шолохов, нация и культура — Микитенко, писатели, дети, молодежь — Барто. (Мне намечена тема — роль писателя и общество). М. б. Вишневский возьмет тему об индивидуальности? Если не он, то Толстой. Это наметки и пожелания последнего заседания генсекретариата. Каждая речь — не больше (лучше меньше) 15 минут! Это строгое правило, особенно для тех, кто будет говорить по-русски, ибо перевод удваивает время. Кельин должен приготовить речь на чисто испанскую тему (желательно, историко-литературного порядка о каком-нибудь исп. классике, но не Сервантесе, о котором будут говорить все). Кроме того, надо быть готовым к маленьким агитвыступлениям по 5 минут и к полемическим, в случае появления где-нибудь врагов народа…[928] Вот пока все <…>. Речи должны быть непременно заранее написаны. Крайне желателен также готовый перевод на франц. язык, в 2–3 экземплярах. Учтите опыт первого конгресса, не делайте сухих, на газетном языке, выступлений. Учтите, аудитория — Испания! Меньше схемы, больше мыслей, образности[929].
10 июня посредственный литератор В. Ставский, по возможно неумолимой иронии судьбы оказавшийся в кресле Горького, переслал это письмо лично т. Сталину, сопроводив его такими словами:
Сообщаю, что из Парижа в Союз Советских Писателей поступила телеграмма от литераторов Мальро, Шамсона, Блока и Арагона. Товарищи сообщают, что окончательно установлен срок международного антифашистского конгресса писателей в Испании 2-го июля 1937. Товарищи считают, что не позднее 30 июня советская делегация должна быть в Париже с тем, чтобы дальше ехать вместе, коллективом.
Сегодня мною получено письмо от тов. Михаила Кольцова из Байонна-Тулузы, датированное 1 июня сего года. Из этого письма, прилагаемого при этом, вытекает, что: 1) срок созыва конгресса — начало июля — подтверждается, 2) на Илью Эренбурга надежда плохая, 3) конгресс готов более или менее, в частности — Фейхтвангер и Генрих Манн будут — о других участниках тов. Кольцов не сообщает, 4) срок выезда советской делегации тов. М. Кольцов считает около 22 июня, 5) выступления советских делегатов должны быть заранее написанными, тщательно и глубоко продуманными. Соображения т. Кольцова надо принять за основу. В связи с этим считаю крайне целесообразным: выезд части советской делегации (Вишневский, Толстой, Ставский) не позднее 20 июня с.г. с тем, чтобы в Париже провести ряд встреч и бесед с литераторами-антифашистами — участниками конгресса, а также проверить всю подготовку к конгрессу. Остальная часть советской делегации должна выехать не позднее 25 июня с тем, чтобы побывать на Парижской Выставке <…> Прошу указаний![930]
Шолохов от поездки на конгресс снова отказался. (Задним числом, 16 сентября 1937 г., Ставский писал Сталину об этом в связи со своей поездкой в Вешенскую для расследования тревожных сообщений о Шолохове: «Шолохов не поехал в Испанию на Международный конгресс писателей. Он объясняет это „сложностью своего политического положения в Вешенском районе“»[931]). Вместо Шолохова в делегацию ввели прозаика Виктора Финка, который с 1909 по 1916 г. жил, учился (окончил юридический факультет Сорбонны) и воевал во Франции, а в 1935 г. выпустил автобиографический роман «Иностранный легион» о Первой мировой войне; одобренный критикой и сделавший ему имя[932]. А. Н. Толстому было позволено прибыть вместе с молодой женой…
23 июня 1937 г. Кольцов записал в «Испанском дневнике» об отношении к конгрессу в Париже, где размещался аппарат Ассоциации писателей-антифашистов:
«Конгресс писателей все-таки состоится, хотя и с небольшим опозданием. Добиться этого было очень трудно. Правительства многих „невмешивающихся“ стран препятствуют проезду делегатов, отказывают в паспортах, волокитят, запугивают, отговаривают, увещевают. Но и в среде самих писателей нашлись такие, которые, именуя себя и левыми и антифашистами, всячески высказываются против конгресса и участия в нем. Они доказывают, что в Испании, в военной обстановке, трудно будет всерьез обсуждать писательские дела и литературные проблемы. (Разве трудно? Вовсе не трудно! во всяком случае это возможно.) Что конгресс выльется в одну сплошную демонстрацию сочувствия Испании. (А почему бы и нет?) Что затея слишком претенциозна и шумлива. (Не более, чем всякий другой конгресс или конференция). Что никто никогда не давал права таскать писателей под огонь и подвергать их жизнь опасности, а их семьи волнениям. (Вот это, пожалуй, довод; но никто их не тащит, кто едет — едет добровольно, да и вообще все будет сделано, чтобы избавить делегатов от самой отдаленной опасности и риска. Приезжали же сюда всякого рода парламентские и дамские делегации, вплоть до английских герцогинь, и ничего с ними не случилось!) Что этот конгресс раздразнит фашистов и дело кончится тем, что Франко соберет у себя конгресс с другими писателями, может быть, даже почище этого. (Тут уж можно только развести руками…) Арагон пишет из Парижа, что троцкиствующие писатели ходят по домам своих коллег и отговаривают их от поездки на конгресс в Испанию»[933]. Приведем еще одну запись Кольцова о последних днях подготовки к конгрессу в Испании: «29 июня 1937. Страшная суетня и бестолковщина в подготовке конгресса. Занимаются этим одновременно два правительства — центральное и каталонское, и в них по три министерства — иностранных дел, внутренних дел, просвещения — и, кроме того, военное министерство, и генеральный комиссариат, и Альянса писателей, и еще все, кому не лень. Со всеми ними Ассоциации писателей приходится спорить и торговаться. Бюрократизм в Испании ленив и наивно высокопарен. Главная забота министерских чиновников — скрыть от делегатов тот неприличный факт, что в Испании сейчас Происходит война. Для этого они придумывают тысячи мероприятий и ухищрений. Места для заседаний они предлагают в отдаленных и тихих районах, в загородных дворцах, укрытых парками. В программу экскурсий вставляют разную туристическую чепуху — рыбную ловлю, осмотр старинных развалин и стоянок доисторического человека. Я доказываю, что если делегаты искали бы тишины и развлечений, они, пожалуй, нашли бы сейчас более подходящую страну для конгресса. Чиновников это не убеждает. Мысль о поездке писателей в Мадрид приводит их в ужас. „Ну что они там увидят? Разрушенный, запущенный город. Какой смысл конгрессу уезжать из Валенсии? Здесь правительство, все министерства, здесь теперь столица, здесь все, что может их интересовать…“».
