Мальро при первой встрече сказал мне, что единственным достижением съезда он мыслит, кроме французской части — возможность предоставления в Париже трибуны советским писателям. Приходится лишний раз поражаться проницательности И. В. <Сталина>, сразу предугадавшего и предостерегшего нас от узко-французского чисто антигерманского характера, который может приять конгресс.
Сталину, таким образом, нужен был подлинно мировой конгресс и общемировая поддержка СССР левыми кругами интеллигенции; видимо, общемировой масштаб предложения Эренбурга с самого начала привлек Сталина, и он постоянно держал его в уме. Деньги давались именно на это.
В Париже Кольцов много общался с французскими писателями. Опытный и циничный пропагандист, он воспользовался этим, чтобы, выступая перед советскими коллегами, назидательно рассказать им об условиях жизни парижских собратьев:
Уголок где-нибудь за столиком в кафе, там сидят и беседуют 3–4 человека; или квартира парижского писателя — не квартира, а квартирка очень скромная, заставленная сундуками, например, у Жан-Ришара Блока, квартира похожая на наши уплотненные коммунальные квартиры, или, например, служебная комнатка Мальро в издательстве, маленькая каморочка, куда с трудом можно напихать несколько человек; или, например, у Дюртена кабинет врача по горловым, носовым и ушным болезням, ибо этот крупнейший писатель Франции, имеющий международное имя, не имеет возможности жить только своими романами, которые пользуются громким успехом. Эти романы его не кормят и для того, чтобы написать очередной роман, он должен ежедневно с 8 до 2 часов принимать пациентов, а после этого он может заниматься литературой. Когда мы пришли однажды к Дюртену, то наш друг Киршон сразу сделал два дела: поговорил с Дюртеном о перспективах мировой литературы и затем тот ему что-то безвозмездно прижег во рту (смех и восклицание: Киршон это умеет)[666].
В Париже Кольцов пришел к выводу, что деятельность инициативной группы страдает пассивностью, неделовитостью и беспомощностью, в результате чего приезд большинства крупных писателей оказался под вопросом. Он докладывает в Москву, что связь инициативной группы со многими странами плохая, что немцы и англичане колеблются, французы в целом активны, но «беспрестанно капризничают, еще хуже, чем наши советские гении» (в этой иронии, надо думать, — ключ к составу советской делегации, утвержденному Политбюро; от нее требовалось прежде всего железное послушание). Отчет Кольцова содержит и персональные характеристики:
Знаменитости (Жид) больше склонны отделаться денежными пожертвованиями, чем проявлять общественную активность; приходится тянуть их на веревке. Охотно и преданно работают Мальро и Блок. Коммунисты-французы, кроме Арагона и Муссинака, ленятся и беспорядочны <…> С Барбюсом — «особый случай». Он невылазно сидит у себя на юге, сносится с писателями через секретаря, вызывая их упреки в вельможности. Узнав о моем приезде, сообщил, что немедленно выезжает в Париж, но потом раздумал и просит приехать к нему, чтобы мы, кстати, вместе переговорили с крупнейшими немецкими эмигрантами. Он не удосужился сделать этого, хотя немцы живут там же, рядом с ним.
Есть в отчете и сообщение об Эренбурге:
С Эренбургом отношения пока сносные, хотя он все время пытается играть роль арбитра между Европой и Азией (мы). Он выразил недовольство составом делегации (почему без Пастернака, почему Караваева, почему Иванов).
Заметим, что Эренбург говорил об этом только Кольцову. 8 июня он писал Бухарину:
Наша делегация своеобразна: никто не владеет иностранными языками и из 18 душ только 5 хотя бы несколько известны на Западе, как писатели[667].
(Отметим, что в том же абзаце, где Кольцов сообщает о недовольстве Эренбурга, содержатся две фразы о Барбюсе, так что непонятно, стоит за этим Эренбург или кто-то другой: «Интриги против Барбюса продолжаются, есть попытка даже лишить его доклада на съезде. Приходится все время охранять интересы Барбюса, хотя он сделал очень много, чтобы изолироваться».)
Характер взаимоотношений и взаимодействия Кольцова с Эренбургом существенно влиял и на подготовку конгресса, и на его работу. Следы сложности этих отношений читаются между строк доброжелательных эренбурговских воспоминаний: «Молоденький, подвижный, умный до того, что ум становился для него обузой, Кольцов быстро разбирался в сложной обстановке, видел все прорехи, никогда не тешил себя иллюзиями. <…> Он никого не старался погубить и плохо говорил только о погибших: время было такое. Ко мне он относился дружески, но слегка презрительно, любил с глазу на глаз поговорить по душам, пооткровенничать, но, когда шла речь о порядке дня двух конгрессов, не приглашал меня на совещания. Однажды он признался: „Вы редчайшая разновидность нашей фауны — нестреляный воробей“»[668].
В мае 1935 г. Кольцов посылает Щербакову с пометой: «Только лично», особо оговорив: «Внимание: важна каждая деталь», инструкцию по подготовке советской делегации на конгресс. Инструкция очень подробна, так пишут для дураков:
1) ДОКЛАДЫ И ВЫСТУПЛЕНИЯ. Ориентировочный размер для докладов — 10–12 страниц на машинке. Для выступлений — 6–8 страниц. Перевод тщательно отредактировать, особенно французский (воспользоваться помощью литредакторов из «Журналь де Моску»), Размножить (ротатор, хорошая бумага) после извещения от меня.
2) ПЕРЕПРАВКА МАТЕРИАЛА. Все доклады, вспомогательные материалы, конспекты, рукописи и т. д. — отправить заблаговременно в дипбагаже через НКИД. С собой в дорогу никаких материалов не брать — возможны обыски, особенно в Германии. Проекты докладов можно посылать мне обыкновенной спешной почтой без сопроводиловок, заголовков, только с подписями, как статьи.
3) ОСВЕЩЕНИЕ ПОДГОТОВКИ СЪЕЗДА. В нашей печати советским авторам о конгрессе пока не писать. Постараюсь организовать статьи французов-организаторов конгресса для советских газет. Во время пребывания Лаваля в Москве[669] попросить наших писателей в разговорах с французскими журналистами темы о конгрессе по возможности избегать.
4) ЭКИПИРОВКА. Для экономии валюты сшить всем едущим в Москве по 1 летнему пальто, серому костюму за счет Союза <писателей>. Рекомендовать каждому сшить себе по второму (черному) костюму (не обязательно). Заказать вещи немедленно, иначе опоздают. Не шить всем из одной материи!! (Пошивку в Москве практикуют сейчас все отъезжающие за границу делегации).
5) ПРОЕЗД. Разбиться на две-три группы, с маршрутами: а) морем из Ленинграда или Гельсингфорса на Дюнкирхен или Амстердам, б) через Польшу — Германию (кратчайший путь), в) через Вену — Базель. Прибытие групп в Париж — не в один день (желательные даты я сообщу).
6) БИЛЕТЫ. Добиться (не сейчас, а в начале июня) оплаты проезда делегации в рублях без вычета из нашего валютного лимита и без того достаточно узкого (расход почти в 2000 руб. золотом). Переговорить об этом в случае надобности с тов. Гринько[670] и выше. Текст бумаги в НКФ я оставил. Билеты на обратный путь взять в Москве, а получить предписание в Интурист в Париже, чтобы там же выбрать обратные маршруты.
7) ДЕНЬГИ. Каждому из делегатов выдать при отъезде по 100 рублей, предупредив, что это аванс в счет суточных. Остальные деньги взять чеком на Париж.
8) СВЯЗЬ, а) Диппочта (следить за сроками ее отправки), б) Шифр — через «Правду», Мехлиса[671]. в) Обыкновенная почта — можно посылать печатные материалы (конверты без штампов, воздушной). г) Телефон — вызывать меня из Москвы, по номеру и в часы, какие укажу Условные обозначения в разговоре: Горький — Анатолий, Барбюс — Андрей, Эренбург — Валентина[672].
9) ПОМОЩЬ В МОСКВЕ. Использовать можно Шейнину (Интурист, паспорта, визы и т. д.), Болеславскую[673] (переводы, литработы). Учесть, что Болеславская дружна с Мальро.
10) КОНТАКТ. Прошу срочно отвечать на письма, а на шифровки — немедленно.
