Сын писателя Б. Б. Андроникашвили-Пильняк в работе, посвященной Пильняку и Замятину[256], говоря об отношении своих героев к большевистским вождям, включая Ленина, пишет: «Только для Троцкого и Луначарского делали они исключение, видя в них людей образованных, и тот и другой были писателями и безусловными сторонниками литературного плюрализма, понимающими, что одного мнения еще недостаточно, нужно умение, а оно есть только у тех, у кого культура». Относилось ли это к Радеку, фигуре не первого эшелона большевистских лидеров, сказать трудно, но после 1924 г. — вполне возможно. Несомненно, однако, что к 1925 г. Пильняк и Радек общались уже достаточно доверительно.

В 1937 г. на Лубянке в допросах арестованного Пильняка (Радек к тому времени уже был осужден) следователи настойчиво интересовались связями писателя с деятелями оппозиции (в безумной атмосфере того времени это само по себе было смертельным криминалом), и вопросы о Радеке Пильняку ставились. Если отвлечься от юридической трактовки показаний, выводов из них и ярлыков, употреблявшихся следователями, факты, содержащиеся в показаниях писателей, были, как правило, правдой, и в этом смысле протоколы допросов и записи показаний писателей содержат важную историко-литературную информацию. Так вот, говоря о «Повести непогашенной луны», напечатанной в № 2 «Нового мира» за 1926 г. (этот номер был уничтожен и заменен другим с грифом «Второе издание», главного редактора журнала В. П. Полонского сняли с работы, а сам писатель был подвергнут жесткой критике и вынужден каяться), Пильняк дал такие показания: «Радек выразил мне свое сочувствие и оказал материальную помощь. Нужно прибавить, что Радек читал в рукописи эту повесть и даже принял участие в ее редактировании… Радек был первым, кто стал со мной говорить прямо и резко против руководства партии. В беседах со мной Радек утверждал, что Сталин отходит от линии Ленина, в то время как он, Радек, Троцкий и другие их сторонники были настоящими ленинцами, и что снятие их с руководящих постов есть искажение линии Ленина, в связи с этим, говорил Радек, неминуема борьба троцкистов со сталинцами»[257]. Такого рода суждения публично высказывались в 1925–1927 гг. и не содержали тогда юридически наказуемого криминала, но в 1937 г. следователю их не нужно было даже акцентировать — они гарантировали смертный приговор.

Неудивительно, что, когда Радека отправили в ссылку, Пильняк (как и другие писатели — Бабель, Сейфуллина…) отнесся к нему с естественным сочувствием, он оказывал жене и дочке Радека, оставшимся в Москве, материальную помощь[258]. В феврале 1928 г. по прибытии в Тобольск Радек отправил Пильняку открытку со своими координатами. В ответ он получил два письма:

Через четыре дня в Тобольск ушло второе письмо:

26 августа 1929 г. статьей Б. Волина в «Литературной газете» началась массированная кампания против Пильняка в связи с публикацией в берлинском издательства «Петрополис» его повести «Красное дерево». Термин «пильняковщина», столь же малосодержательный, как и вся политическая лексика того времени, тиражировался хлесткими заголовками статей. Вернувшийся из сибирской ссылки Радек опубликовал в московской газете «Moskauer Rundschau» 20 сентября 1929 г. статью «Der Streit um Pilnjak»[265]. Этот еженедельник 17 августа напечатал материал о творческих планах Пильняка, а 7 сентября вынужден был поместить информацию «Писатель и политика» о кампании против Пильняка, начатой «Литгазетой»; статья Радека продолжала эту тему. В целом статья Радека была политически сдержанной (при вполне бойких подзаголовках ее главок: «Свобода, как я ее понимаю», «Убитый виноват» «Вина и расплата»), в ней выражалась уверенность, что осуждение Пильняка не потребует его головы, а пойдет писателю на пользу. Выступление Радека в печати, видимо, не изменило дальнейших его личных отношений с Пильняком (сошлюсь на московскую запись в дневнике К. И. Чуковского 2 апреля 1932 г.: «Вчера был у меня Пильняк по дороге от Гронского к Радеку»[266].

В 1936–1937 гг. Пильняку систематически напоминали о помощи, которую он оказывал Радеку в 1928 г. 30 января 1937 г. на общем собрании писателей Москвы по случаю вынесения приговоров на процессе Радека — Пятакова — Сокольникова и других Лев Никулин говорил: «Жаль, что нет здесь среди нас Пильняка. Правда, он был на заседании Президиума и признал свою вину. В свое время он помог деньгами Радеку — ему следовало бы быть здесь, на общем собрании, чтобы понять все то, что было в последнем слове Радека. Радек говорил о либералах, которые из чувства либерализма помогали троцкистам, и предсказывал их судьбу. Пильняк в Президиуме Союза писателей немного времени назад говорил о том, что он никогда не пытался делать никаких организационных выводов из своих мыслей. Это неверно. Он хотел иметь свой журнал. Он собирал вокруг себя группу. Над ними мелькала одна тень — тень троцкиста Воронского. Влияние Воронского еще не умерло, оно еще чувствуется»[267]. К тому времени Пильняк уже давно был обречен, хотя арестовали его только 28 октября 1937 г. на даче в Переделкине, где он жил.