После часового копания и глубоких размышлений я остановилась на четырех работах: портрет ребенка и портрет председателя колхоза — советский период, парадный семейный портрет — конец девятнадцатого века, и портрет дамы в черном — предположительно начало века двадцатого. По обыкновению чертыхаясь, Вася перетащил картины в плотницкую.

— Через неделю открытие выставки, Васенька, — голос у меня стал льстивым и заискивающим, — ты уж постарайся картинки побыстрей в порядок привести. Рамы отремонтировать надо, почистить. В общем, как всегда.

— Знаю, знаю, — ворчал Вася, — вечно у вас горит. Живопись — штука деликатная, тут одним топором и рубанком не обойдешься. Вон и краска-то поотстала, укрепить надо.

— Васюня, не пугай! Ты же знаешь, за мной не заржавеет.

— Ладно, — подобрел плотник, — иди уже, без тебя сделаю. А то, может, останешься? — Вася подмигнул заплывшим глазом и попытался состроить эротическую улыбочку. Вышло, как всегда, неубедительно, но я понимающе захихикала. Так, чтобы ему приятно было. Наш плотник любил немножко поиграть в игру под названием «крутой-парень-сексуальный-гигант-ого-го-еще».

— Потом, Вася, пото-ом, — пропела я голосом записной кокетки и шаловливо выпорхнула за дверь.

Прямо на лестнице меня поймала за руку Вера Николаевна и страстно зашипела в ухо:

— Сима! Нет, вы видели, что сегодня наша Ленуся на голове у себя сотворила? Понаделала каких-то хвостиков, утыкала всю башку невидимками. Думает, что они и впрямь невидимые. Позорище! И это в учреждении культуры! Киви притащила в пакетике, я, дескать, пост держу. Пожалуйста, держи капустой. Так нет! Вот вам всем — киви! Это безобразие, она ведет себя просто вызывающе!

От густого запаха дешевой помады Веры Николаевны меня слегка затошнило.

— Вера Николаевна, а вы подарок купили? — озабоченно спросила я, чтобы перевести разговор.

Лицо сослуживицы зарделось краской застенчивой гордости и удовольствия:

— Еще позавчера. Полгорода обежала и, представляете себе, нашла-таки премиленький кухонный набор. Недорогой, еще и на цветы хватит.

Сегодня у нас был день Большого Водяного Перемирия. По правде сказать, в нашем коллективе отношения не всегда складывались гладко. Многие сотрудники относили себя к людям творчества, а потому, как и полагается в таких случаях, атмосфера в музее частенько становилась взрывоопасной. Но бывали дни Большого Водяного Перемирия, как и в дикой природе во время засухи. Например, когда давали зарплату. Волки и агнцы, аспиды и голуби веселой стайкой тянулись к заветному окошечку, дабы испить несколько живительных капель из скудного денежного источника. Такое же перемирие наступало, когда мы собирались за чайным столом по какому-либо поводу.

В навороченных фирмах это, кажется, называется корпоративной вечеринкой. Сегодня у нас корпоративная вечеринка по поводу проводов на пенсию Галины Петровны. Строго говоря, она уже давно на пенсии. Но Галина Петровна была из породы тех «железных» старушек, которые уверены, что с их уходом родное учреждение рассыплется в прах. Однако всему приходит конец. И с завтрашнего дня стул в центральном зале, столько лет любовно согреваемый нашей главной смотрительницей, займет другая.

Все прошло на высшем уровне. Мы пили чай с нехитрыми домашними лакомствами, в том числе с каким-то удивительно вкусным печеньем.

— Галина Петровна, как эта стряпня называется? — Я потянулась к вазочке.

— «Утопленница», — спокойно сказала смотрительница. От неожиданности рука дернулась, и печенюшка упала на пол. Все в ужасе уставились друг на друга.

— Эт-то в каком смысле? — пролепетала побледневшая Лена.

— А в том, что тесто перед выпечкой надо в воде подержать, пока не всплывет.

— Ну и фантазия у наших хозяек, — расхохотался Си-Си. — Нет чтобы там «Русалка» или «Дельфин».

— Какая жизнь, такая и фантазия, — мрачно резюмировала Вера Николаевна.

Все наперебой стали вспоминать необычные названия блюд.

— Вот я помню, в столовой УВД супчик подавали, «Кучерявый» назывался. Я им говорю: он у вас что, с волосами, что ли? А оказывается, в нем яйцо разболтано лохмотьями. Потому и «Кучерявый». И еще рыба у них фирменная была — «Ментай в кляре». Так и в меню написано — «ментай». Ну и повеселились же мы. Понятное дело — раз менты, значит, и рыба — «ментай». — Пухленькая Жанна Афанасьевна разрумянилась то ли от чая, то ли от веселых воспоминаний.

День постепенно угасал. Вокруг особняка стали сгущаться сумерки. Ветки старой липы жалобно и безнадежно стучали в окно. Все притихли, словно кто-то невидимый вошел в комнату. Мне было знакомо это чувство. Оно часто возникает, когда я остаюсь одна в окружении картин. Кажется, герои живописных полотен оценивающе смотрят на живых, думают о своем, а иногда… Я уверена, иногда они меняют нашу судьбу.

Сегодня последний день выставки. Слава богу, все прошло без сучка без задоринки. Ввиду особой культурной значимости выставку, против обыкновения, разместили на первом этаже в центральном зале. На открытии присутствовали представители мэрии. Беляков, самый маститый художник города, толкнул прочувствованную речь. Затем уважаемые гости благосклонно выслушали мой рассказ, изо всех сил сохраняя умные выражения лиц. Пунцовый от волнения Си-Си делал мне исподтишка таинственные знаки. Его беспокойство было понятно: культурная истома слегка затянулась. Притом что, как говорится, водка греется, пельмени стынут. В кабинете директора с утра ждал гостей небольшой, но пристойный фуршетец. Фрукты, икра, коньяк — короче, все путем. Бухгалтер поднатужился и превзошел сам себя в смысле выделенных денег.

Местная пресса разразилась благосклонными публикациями, полными штампов типа «выдающееся событие в культурной жизни города», «живописное наследие», «в наше сложное время». Газетчиков распирала законная гордость, мол, не лаптем шти хлебаем. Экскурсии проходили каждый день. И неорганизованных посетителей тоже было немало. Книга отзывов (не беспокойтесь, все как положено!) радовала литературными перлами, написанными в основном округлым детским почерком. Но среди них встречались и вполне серьезные отзывы, в том числе один на французском языке. Леночка, которая в школе учила французский, с помощью словаря перевела, что свое восхищение выставкой выражал некий Мишель Селье — член благотворительного детского фонда города Марселя. Ничего удивительного. Время от времени и к нам наезжают представители различных иностранных гуманитарных фондов и миссий, а также бизнесмены на предмет сотрудничества. Как-никак в городе наскребалось с десяток весьма перспективных предприятий, вызывающих потенциальный интерес у инвесторов.

Завтра выставка закрывается. Картины спустятся в подвал, я напишу отчет для истории. Еще одна страничка моей жизни перевернется.

Дребезжащий звонок допотопного телефонного аппарата прервал мои сентиментальные размышления.

— Серафима, — возбужденно кричала в трубку Зойка, — сегодня мы пойдем в один дом! Не напрягайся, ты там никого не знаешь. И будем учиться зарабатывать настоящие деньги, а не те слезы, что ты получаешь.

Моя любимая подруга трудилась на местном фармацевтическом заводе химиком-технологом. Вопреки всем законам империалистического рынка лекарственные гиганты почему-то еще не сожрали этот завод. Наоборот — предприятие процветало, и зарплата работников по меркам нашего города была вполне приличной. Что и позволяло Зойке относиться ко мне со снисходительным сочувствием. И сочувствие это было весьма активным. Она постоянно стремилась улучшить мое материальное положение путем втягивания меня в различные сомнительные негоции, как сказал бы наш директор.

— Зоя, я сегодня закрываю галерею, извини.

— Ты что, с ума сошла! — взвилась подруга. — Такой шанс упускать. Ну не дура ли ты после этого? Короче, как хочешь, хоть умри! В пять я за тобой зайду.

В трубке запикали сердитые короткие сигналы.

Сколько себя корила за мягкотелость! Даже специальные брошюры покупала с психологическими советами типа «умей сказать „нет“!». Все без толку. Рефлектирующая интеллигентка! Тряпка! — обзывала я себя распоследними словами по дороге в кабинет.