Юлай Валенсар поднял голову, открыв искаженное мукой лицо. И даже бездна не могла вместить в себя всю боль, которая выплескивалась из сиявших расплавленным серебром очей умирающего мага. Боль, прожигавшую Оттара насквозь.

Он закричал, отшатнулся, зажмурился, а когда проморгался, каменная площадка исчезла, растворилась в ледяном воздухе. Был Дурканский парк, был снег, пропитавшийся кровью. И был… Юлай Валенсар. Зажимающий ладонью рану.

А позади него, за веревочным ограждением, Оттар увидал Альтара Тарнисского. Как же он сразу не признал его в том белобрысом наглеце? Наверное, черти съели глаза Оттара. Зато в очах Альтара сияла Вечность — темно-синяя, молчаливая, никому и ничего не забывшая.

Буря в канун Юлаева дня, вспомнил Оттар все, что тогда наговорил Альтар про рождение Юлая. Старая мать, розы на рассвете. Да, все так и произошло.

Помнил Оттар и иное — еретическое предсказание Альтара, то самое, за которое его будто бы казнили. Альтар ведь сказал: Юлай возродится, чтобы отомстить Устаану за свою смерть.

Возродился.

Устаан сначала прельщал, а потом приказал убить Эрика Хайрегарда только лишь потому, что Эрик Хайрегард в действительности был родившимся заново Юлаем Валенсаром.

И Оттар не мог не бояться того, кого боялся сам Устаан.

…Люди затаили дыхание, наблюдая за драматическим поединком силы воли и силы физической. Эрик получил тяжелое ранение, но никто еще не понял, что и Оттар не может драться — он с трудом скрывал паническую дрожь. Он готов был на все, лишь бы избежать дальнейшего боя с этим безумцем, просто потому, что знал уже, какая подлинная мощь скрывается за вроде бы заурядной одержимостью берсерка.

Белобрысый наглец, похожий на Альтара Тарнисского, перескочил через веревочное ограждение, подбежал к Эрику. К ним метнулся Велинг. До Оттара долетели обрывки разговора. Белобрысый рвался продолжить поединок вместо Эрика, вопреки всем правилам. Велинг его увещевал, а белобрысый твердил, что у него к Оттару личные претензии. Потом он назвался, и Оттар понял, что если не успеет объявить поединок законченным, то его не спасет ничто. Не тот противник навязывался ему в убийцы, чтобы надеяться на благополучный исход.

К счастью, он успел овладеть собой настолько, что мог говорить, не опасаясь выдать ужас.

— Эйнар, — обратился он к своему секунданту, — поединок закончен. Князь безоружен, и рана смертельная. Я не палач, чтобы добивать его.

Его голос подхлестнул Эрика. Тот рывком встал с колена, пошатнулся, но устоял. Лицо исказилось судорогой, но Оттар знал, что это гримаса ярости, а не боли — ее берсерки не чувствуют.

— Шпагу! — рыкнул Эрик.

— Дай я вместо тебя закончу, — предложил белобрысый.

— Я сам!

— Ты сам уже довыпендривался!

Эрик тяжело посмотрел белобрысому в глаза и четко, раздельно выговорил:

— Это мой поединок.

Обескураженный белобрысый выругался и протянул Эрику свой палаш. Оттар мог бы потребовать отвод оружия, но промолчал. С таким ранением, как у Эрика, тяжелый клинок не уменьшал, а увеличивал шансы Оттара выжить.

Эрик отнял руку от раны, и Оттара, хоть и не боялся он вида человеческого мяса, затошнило. Окровавленные пальцы сомкнулись на рукояти палаша.

— Погоди, — придержал его белобрысый.

Нагнулся, набрал в горсть снега, пропитавшегося кровью Эрика, и внезапно бросил его в лицо Оттару. Толпа ахнула, к белобрысому кинулись секунданты, без церемоний вытолкали за ограждение. Оттар стер с кожи красную холодную кашу, облизнул соленые губы. Что хотел показать белобрысый, Оттар не знал и не хотел гадать. Может быть, выразил презрение. Может, заклеймил предателя. Неважно.

— Поединок не закончен, — выплюнул Эрик сквозь стиснутые зубы.

— Да ты что, смеешься?! — Оттар деланно расхохотался, чувствуя, как задрожали колени. — Драться с тяжелораненым — все равно, что зарезать младенца! Для меня нет чести в продолжении поединка.

Эрик, серый от гнева и кровопотери, сделал два шага к нему. Правая рука висела плетью.

— У тебя вообще нет чести. Мы дали слово драться до смерти. Еще никто не погиб, и мы оба можем держать оружие. Дерись!

Оттару оставалось или продолжать бой, или сдаваться. Его не устраивало ни то, ни другое. Он выбрал третий путь — путь великодушного рыцаря, роль которого так хорошо удавалось играть перед Фридой.

— Послушай, Эрик, наши силы неравны. Я не могу перешагнуть через свои убеждения и убить слабого. Пусть в этом поединке не будет победителей. Я готов взять назад все свои слова. Ты достоин подлинного уважения, и твоя смелость, как и честь, неоспорима.

Неслыханное дело — чтобы явный победитель признал себя неправым! Оттар рассчитывал, что Эрик согласится, и тогда поединок закончится с сохранением жизни и чести обоих дуэлянтов. Но, когда увидел страшную улыбку раненого, то понял: эти условия примет кто угодно, только не болезненно гордый Эрик Хайрегард.

— Ты подлец, Оттар Горлард. Ты пользовался дружбой со мной, чтобы скрыть темные делишки. Ты приходил в мой дом и клеветал на моих родителей. Ты многое знаешь о моем клане, но никогда не мог понять, что такое — родиться Хайрегардом. Хайрегард не умеет драться понарошку. Только насмерть. Ты говорил, что я бастард, а мой отец — колдун. Эти слова не могут быть взяты назад, и они будут смыты твоей кровью. В этом поединке не будет победителей. Только живой и мертвый.

— Мы продолжим поединок, когда твоя рана закроется.

— Ты будешь драться сейчас, пес, или я перережу тебе горло! — взорвался Эрик.

Сумасшедший, понял Оттар, он просто сумасшедший! Безумец с палашом в левой руке. Кровавый полумертвый демон, во что бы то ни стало решивший уволочь на тот свет своего убийцу. И никто не мог защитить Оттара от его мести.

Он не успел моргнуть, а Эрик уже подобрался вплотную, обдав его густым запахом свежей крови. Палаш с жутким свистом распорол воздух так близко от шеи, что Оттар, казалось, почувствовал обжигающее прикосновение стали. И с трудом увернулся от следующего удара.

Никакой красоты в поединке не осталось. После ранения Эрик будто удвоил силы, но правая его рука болталась тряпкой, а кровь летела каплями во все стороны. Он осатанело размахивал палашом, а Оттару нечего и думать было подставлять под такие удары шпагу: тяжелый клинок, от которого редкие латы защитят, прошел бы сквозь нее, как сквозь деревянный прутик. Потому Оттар только уворачивался, приседал и пятился, пятился, пятился… На контратаку у него не хватало ни времени, ни сил. И шпага не слушалась, норовя вывернуться из руки. Оттар запаниковал, сообразив, что история из Писания повторяется — ему изменяет оружие, подаренное Эриком… Он беспорядочно отбивался, быстро отступая и понимая, что продержится не более нескольких секунд.

Игры кончились. Оттар неловко уклонился от полосующего удара, и тут же левое бедро опалило страшной болью. Он с криком рухнул, почти теряя сознание, а уши заложило от бешеного, торжествующего вопля толпы.

Он корчился на снегу, бросив шпагу и обеими руками зажимая рану, думая, что нога отрублена, но это не важно, потому что он все равно умрет. Задыхаясь и плача, он снизу вверх смотрел в глаза Эрика и видел в них свою смерть.

Эрик, жутко ощерившись, медленно поднял палаш. Голову снесет, понял Оттар и заорал. Эрика внезапно повело, будто клинок своим весом потащил его за собой, повернуло боком. Он сделал несколько шагов назад, удерживая равновесие, зашатался, выронил палаш и упал лицом вниз.

…Толпа разразилась криком, как выдохом. Пользуясь тем, что Гран отвлекся, Фрида выпрыгнула из коляски и кинулась в заросли безлистого по зиме кустарника. Она неслась прочь, и улюлюканье за спиной придавало ей сил. Захлебываясь слезами, путаясь в подоле и уронив одну туфельку, она выбралась наконец на параллельную аллею, где и столкнулась с выводком детей под надзором гувернантки. Фрида метнулась к ним, ломая руки и всем видом умоляя о помощи. Но чопорная старуха шарахнулась от выскочившей из кустов ободранной и неприбранной девушки, заголосила: