Он говорил, говорил, внезапно став болтливым. Уточнял множество деталей, возвращался к началу, что-то вспоминал, что ему казалось несомненно важным… А блестящие глаза смотрели вдаль.
— И тут крестьянин прибегает. Из деревни. Он за помощью к нам побежал, сказал, господский дом грабят. Ядвига на коня — и в деревню. Она же хозяйка… Я тоже выехал. С братьями. Чуть опоздали мы… Ядвига мужиков в бой вела, дом уже загорелся, мужики озверели: в подвалах ведь их урожай хранился, как раз тот, о котором мы условились назавтра в монастырь его перевезти… Как Ядвигу срубили, я и не видел. Воров тех мужики переловили. Злые были. Порешили всех до одного. Грех… Я отпустил им его. Только вызнал, откуда шайка. Из Савьяра. Там, говорят, весь урожай барон выгреб, подчистую. Ну, тамошние мужики и вздумали разжиться чужим добром. Долго выбирали, сюда пришли. Здесь хозяйка — женщина, да и усадьба почти не охраняется…
…Ядвигу похоронили сразу после рассвета на монастырском кладбище. Задерживаться не стали. Эрик взял у отца Сигизмунда его парадную коляску, посадил туда дочь с няней. И поехали обратно.
В Тыряни их встретили мужики. Эрик остановился, внятно объяснил, что хозяйки нет, а имением ее до совершеннолетия дочери он станет управлять сам. Мужики одобрительно загалдели, да они уж давно привыкли, что князь здесь частенько бывает, боялись лишь, чтоб не подарил их какому другому хозяину. О пропавшем зерне — оно сгорело вместе с домом — Эрик сказал, что беспокоиться нет нужды. В его поместьях люди никогда с голоду не мерли. А в ближайшие дни он пришлет к ним управляющего, тот составит обстоятельный отчет.
Ехали медленно — из-за коляски. Эрик, впрочем, неудовольствия не показывал, хотя предпочитал двигаться побыстрей. Оттар не теребил его, подспудно чувствуя себя виноватым: если б он сразу, едва увидев кровавую луну, разбудил бы Эрика, если б они тронулись в путь ночью, а не после полудня…
Засветло в Найнор не успевали, решили ночевать в Годиноре. Эрик взял в седло уставшую от сидения в экипаже дочь, показывал ей окрестности, негромко рассказывал какие-то валадские сказки. Дочь у него была на диво непоседливой, Оттар порой удивлялся, как Эрик удерживает ее. Она заливисто смеялась, так как была еще слишком мала, чтобы понять, какое горе на нее обрушилось. А Эрик едва улыбался — углами губ. И только сейчас Оттар обратил внимание, что у него поседели виски.
Проезжали через Вешняки. На майдан, завидев их, высыпали крестьяне с Костаном во главе. Оттар напрягся, натянул поводья, заставив коня танцевать на месте.
— Что такое? — будто проснулся Эрик.
Крестьяне стояли плотной группой, набычившись. В стороне с важным видом выпячивал пузо староста. Оттару он не нравился, но ему благоволил отец.
Эрик помрачнел, ссадил захныкавшую дочь на руки няне.
— Езжайте вперед, — приказал он кучеру и егерям. — Усадьба Годинор будет через полчаса по правой стороне. Мы вас догоним.
Проводив взглядом коляску и егерей, поднявших тучу пыли (а дождь так и не пошел, мимоходом отметил Оттар), Эрик спешился. Оттар последовал его примеру, сделал знак крестьянам. Те притащили скамью для господ, а их коней привязали к ближайшей изгороди.
Староста шагнул вперед, но его оттеснили — Костан и двое мужиков. Стояли, комкая в мозолистых руках шапки, смотрели в утоптанную землю майдана, а на скулах играли желваки. Староста зашипел что-то, но Эрик, к радости Оттара, кивнул крестьянам. Те неловко бухнулись в пыль на колени.
— Ваша милость, — обратился Костан. — И вы, — он поклонился Оттару, — молодой хозяин. Тут у нас спор вышел… Рассудите, ваша милость! — в голосе его послышались плачущие нотки. — Это ж если так дальше пойдет, у нас зерна-то совсем не будет!
"Зерно". Оттар уже не мог слышать это слово. В памяти всплыли трупы на пепелище, оставшемся на месте уютного дома Ядвиги. У Эрика гневно затрепетали ноздри.
— Ваша милость, — говорил Костан князю, — молодой хозяин знает, так я еще раз скажу. Если солгу, пусть он меня пороть прикажет. По зиме старики говорили, что сушь великая придет. А у нас земля и без того пустая стала, не родит совсем. Порешили между собой общинный луг распахать, особливо же сушь ждали. А на старых полях скот пасти, ну и посеять немного…
Оттар помнил эти предпосевные склоки. Каждый день Костан и староста приходили в Годинор, лаялись с утра до ночи. Староста не хотел отдавать луг: у него одного скота больше, чем у всего села, он от скота и жил. Ему тучное пастбище терять хуже смерти. А остальные хотели на том лугу хлеб сеять.
Оттар в конце концов принял решение сам: луг пахать. Ему как хозяину хлеб выгодней был. Да и крестьяне сразу успокоились.
— Тут, спасибо молодому хозяину, и вышла вся правда: повсюду недород, а у нас на том лугу хлеба богатые, — продолжал крестьянин. — И берегли мы его пуще глаза. Лес вокруг вырубили, чтоб не сгорел, от дичи хранили, днем и ночью от птиц стерегли. Да вы ж сами, ваша милость, все видели. Собрали хлебушек. И где то зерно сейчас?
Оттар покосился на Эрика. Молодой князь побледнел, как смерть.
— Оно на мельнице, — с важностью ответил староста, не дожидаясь разрешения голос подавать. — Договорились же, что сразу мучицу делить станем.
— Ага, а ты с мельником в сговоре! — пробился вперед тощий горластый мужичонка. — Половину зерна, небось, в свой карман кладешь! Почему на общинной мельнице, или на господской молоть не стал, а?
— На какую мельницу ты повез зерно? — равнодушно спросил Эрик у старосты.
Тот степенно огладил бороду, только было открыл рот — Эрик внезапно слетел со скамьи, что-то свистнуло в воздухе, а поперек широкой старостиной хари появилась алая полоса — рубец от плети. Шапка со старосты слетела и укатилась под изгородь. Эрика трясло от бешенства:
— На колени, пес! — шипел он. — Кому дерзить вздумал, раб?!
Староста рухнул в пыль, упал на четвереньки и уткнулся разбитым лицом в землю — на всякий случай. Эрик пнул его, в такт пинку заколыхалось сало на брюхе старосты. Сам он жалобно ойкнул. Князь нагнулся, схватил его за волосы, дернул вверх так сильно, что чуть не сломал шею:
— Где зерно, вор?!
— У Т-тимофея-мельника, в-ваша милость, — проблеял староста, глотая слезы.
Эрик ударил его так, что староста отлетел. Обернулся к попятившимся крестьянам, те на всякий случай снова попадали на колени скопом, сдирая шапки.
— Эй, ты, — Эрик поманил горластого. — Веревка есть?
Спросил негромко, неестественно тусклым голосом. Мужичок — Оттар так и не вспомнил, как его звать, — подхватился и побежал по пыльной дороге, петляя кривыми ногами.
Староста с воплем кинулся в княжеские сапоги:
— Не губи-ии-и! Все отдам, все, только не губи, не губи, я отплачу…
Он орошал слезами майдан, намертво вцепившись в колени князя. Эрик пнул его несколько раз, тот не отлипал. Оттар подал знак Костану, тот без лишней суеты ухватил старосту за загривок, оторвал от князя и оттолкал в сторону. Староста теперь вопил в полный голос.
— Заткнись, — ощерился Эрик. — К Тимофею повез, да? И думаешь, я не знаю, что Тимофей месяц назад сгорел дотла?! Кого обмануть хочешь, раб? Где зерно, я спрашиваю?! Кому продал, отвечай!
Вернулся мужичок. С крепкой веревкой. Не дожидаясь распоряжений, ловко забрался на сук старого вяза, соорудил петлю. И остался сидеть на суку.
— Н-н-ник-кому, — отчаянно заикаясь, непрестанно оглядываясь на петлю, залепетал староста. — Все, все в целости, до последнего зернышка, Господом клянусь, Изначальным Отцом клянусь! Вот те крест, ничего не утаиваю, все отдам, все…
— Где? — выплюнул Эрик.
— Я покажу, ваша милость, все покажу…
— Я сказал: где?
— В старой церкви, ваша милость, в ней все лежит, Господом клянусь… Она сама развалилась, а крипта в целости. Вот туда и свез до поры, покуда купцы не приедут, не скупят… Там ход за колодцем, а крипта хорошая, каменная, и не погорит оно, и…
Эрик сурово посмотрел на Оттара. Тот кивком подозвал Костана:
