Вижу, что воспоминания мои о Вере невольно звучат осуждающе, неодобрительно. Нет! Ничего плохого о ней я сказать не хочу. И не потому — раз уж латынь в ход пошла, что — «де мортиус аут бене, аут нихиль», а потому, что, принеся горе близким, себе она бед принесла много больше, и не могу я вспоминать её без той саднящей досады и обидного запоздалого сожаления, что всегда испытываешь при утрате человека, многое обещавшего и многого от жизни ожидавшего.

Все мы тогда ждали и уверены были, что ждать недолго.

Конечно, и в новогодний вечер Веру просили почитать стихи, но она отказалась:

— Это не для пьяных!

И мы согласились.

А потом Вера с Игорем сидели на диване и разговаривали, а Сергей, охотно соглашавшийся на второстепенные роли, подходил и спрашивал:

— Тебе принести что-нибудь, Верусик?

— Пожалуйста, не надо.

— Ну, Верусик…

— Серёжка! Я тебя тысячу раз умоляла не называть меня Верусик. У меня простое и осмысленное русское имя, которое сюсюкающие суффиксы не украшают, а портят. Вера есть Вера. Понимаешь, Вера, Надежда, Любовь, а не Верусик, Надюсик и Любочка.

— И мамочка Соничка.

— Ты невыносим! Правда, Игорь? Ну, что мне с ним делать! Пойди с глаз… И возвращайся с пирожным.

— Айн момент, Верусик.

— Игорь! Зачем он шута горохового строит?

— От избытка чувств, я думаю.

— Влюблённый антропос.

— Антропос, между прочим, человек значит.

— Браво! Эрудит. Умница. Ты ведь умный, Игорь?

— Никто ещё не жаловался на недостаток ума.

— Нет, ты в самом деле умный, но ум твой…

— Какой же?

Вера остановилась.

— Не дерзкий, — нашла слово.

— Вот как? В чём же это заметно?

— Ну, хотя бы в том, что ты, подражая всем своим предкам, пойдёшь в адмиралы.

— Адмиралами были только два из них.

— Тем более. Зачем это тебе?

— Мне нравится быть адмиралом.

Он так и сказал — не хочется, а нравится.

— А если не будет войны? Это же бессмыслица — адмирал, не выигравший ни одного сражения! На что уйдёт твой ум? Лет тридцать будешь следить, чтобы матросы почище драили палубы? Представляю, в какого брюзгу ты превратишься! Молодые офицеры будут тихо тебя ненавидеть. Нельсон без Трафальгара! Нонсенс! И не возражай, пожалуйста! Тебе нечего возразить.

— Нечего.

— Значит, я права?

— Нет, — сказал Игорь спокойно.

— Нет, я права!

Игорь вздохнул.

— Хорошо. Ты права. Я не пойду в адмиралы. Я буду дерзким. Я стану великим комбинатором, раздобуду миллион и принесу тебе на блюдечке, как торт, который тащит Серёжка.

— Ох, мальчишки, как с вами трудно!

— Не сомневаюсь, что ты одолеешь трудности.

Вошёл Сергей с куском торта.

— Будь уверен, — улыбнулась Вера.

— Уверен, — подтвердил Игорь, глядя на торт. — Справишься?

А зачем было справляться с Сергеем! Редко мы понимаем, что труднее всего с собой справиться. Всё других одолеть хочется, и не только врагов, истинных или придуманных, почему-то усилия на близких направляем, на тех, кто любит нас. С ними иногда противоборство на долгие годы затягивается…

Но справилась ли Вера с Сергеем? По виду у них и борьбы не было, однако помучиться она его заставила, факт. Всё хотела другим сделать, а каким — и сама вряд ли знала. А он подчинялся почти безропотно и… оставался самим собой. Нет, он не укрывался под маской покорного подбашмачника, он любил Веру и рад был её желаниям уступать, только измениться не мог. Женщины это в нас редко понимают, ибо при всей своей хвалёной интуиции видимость весьма склонны за сущность принимать, особенно теперь, когда эмансипация самоуверенности прибавила. Однако не зря ещё Ломоносов заметил, что там, где прибавится, там и убывает неизбежно. Вот самоуверенности и прибавилось, а интуиция глохнуть стала.

Даже Лида, при всей трезвости ума, Сергея неправильно оценила. Она его, как и Вера, воском представляла, а он и не воск, и не мёд оказался. И хотя живут они, по нынешним временам, почти примерно, однако далеко не так, как это ей представлялось. Потому что одно дело жене торты подносить — он и Лиде подносит, — а другое — быть таким, как ей хочется. Тут, говоря по-одесски, две большие разницы.

Я, впрочем, опять забежал вперёд. Подлинно, себя не переделаешь, даже для себя самого, не для жены. Всё с сегодняшнего дня на прожитую жизнь оглядываюсь, а нужно вспоминать последовательно. Вспомнить, как подошла Лида и вместе с Игорем на торт посмотрела. Наверно, оба нечто символическое в нём увидели. А был это обыкновенный торт. Правда, большой кусок, на двоих хватило. Лида ложку взяла и рядышком с Верой устроилась, а Сергей присел по-турецки и тарелочку в руках держал. Роль выдерживал, однако пошучивал.

— Кормление хищников.

— Пошлишь, — сказала Вера.

— Простите, хищниц.

— Я прощаю, — кивнула Лида, — пока меня кормят, я добрая.

— Ты, Лидка, чудо! Человек ест, чтобы жить, а ты живёшь, чтобы есть, — упрекнула Вера снисходительно.

При всей своей колючести она никогда не стремилась уколоть Лиду. Думаю, в душе Вера считала себя настолько выше подруги, что могла позволить себе любить её. Понимала ли это Лида? Возможно. Она и тогда была очень неглупа. Однако предпочитала подыгрывать Вере. Так уж у нас повелось — Вере не перечить.

— Ем сама и кормлю других, — согласилась Лида. — Обожаю готовить.

— Старосветская помещица!

— Хотела бы быть! Какие продукты — соленья, варенья…

— Лидка! Я тебе не верю. Неужели ты хотела бы прожить жизнь, как Пульхерия Ивановна?

— Почему бы и нет? Увы, не суждено. Другая нам досталась доля — «Кулинария», столовка… Бр-р-р…

— Ну, серьёзно, Лида! Неужели тебя привлекает сытая обывательская жизнь? Неужели тебе не хочется совершить что-нибудь необычное, выдающееся?

— Я реалистка, Верочка. Не совершу.

— Но хотя бы мечтать, стремиться!

— Ты хочешь? Стремишься? Ну и славно. Соверши и приходи ко мне в гости. Приготовлю что-нибудь вкусненькое, пальчики оближешь. Не всем же парить в поднебесье.

— Рождённый ползать летать не может, — изрёк Сергей, ссыпая в рот крошки, оставшиеся на тарелке.

— Спасибо за комплимент, — поклонилась Лида.

— Обиделась? Я ведь тебя ужихой обозвал. Не змеёй подколодной. А ужей дети любят.

Лида не успела ответить, помешал Олег. Он уже много выпил и освободился от гнёта своей ресторанной истории. Встав в дверях, он объявил.

— Я прибыл к вам, господа, чтобы сообщить пренеприятнейшее известие… — Олег покачнулся и пояснил: — То есть оно вовсе не пренеприятно, кажется пренеприятным, а, скорее, наоборот, очень даже приятным, как… русско-японская война. Итак, я приглашаю вас выслушать пренеприятнейшее известие. Коля решил жениться!

— Замечательно! — воскликнула Лида.

— Прямо сейчас? — спросил Игорь.

— Потрясающая новость! — усмехнулась Вера.

— Многая лета-а, — пропел Серёжка.

Собственно, будущий членкор и раньше своих серьёзных намерений не скрывал. Думаю, что торжественно объявить о предстоящем бракосочетании он решил потому, что, находясь в подпитии, почувствовал необходимость петь, а любимой его песней была студенческая песня о жене. Вот Коля и сделал заявление, чтобы собрать аудиторию и подвести базу.

Слушатели собрались немедленно, и Коля, приняв шумные поздравления, приступил с бокалом в руке. Скажу прямо, ни слухом, ни голосом он не обладал, если не считать достоинством голоса его громкость. Соль исполнения заключалась в другом. Коля подмигивал…

Вот как это происходило. Песня начиналась с сетований по поводу незавидной участи холостяка.

выкрикнул Коля, но тут же нашёл выход из положения:

Жена и спасала молодого супруга во всех затруднительных случаях. Скажем, нужно гладить брюки, и что же?