Сын мой, ты выше Отца,

Жаркий пребудь на престоле,

Людям же око пошли!»

Сделалось! Зной — без конца.

Люди от жара и боли,

Вьются как черви в пыли.

Из городов, деревень,

Люди бежали в пустыни,

Око догонит везде.

Где хоть малейшая тень?

Зной не смягчается ныне

И при Вечерней звезде.

Око, покинувши Ра,

Стало горячей богиней,

Стадо красивой Гатор.

Ждать ли сожженным добра,

Тронутым молнией синей,

Знающим пламенный взор?

Чувствует Ра в полумгле,

Солнцу Гатор — благовестье,

Око вернулось назад.

«Я — Красота на Земле,

Огненный суд для бесчестья,

Я — сожигающий взгляд!»

Солнце увидело месть,

Целый Египет — как жатва,

Люди кругом сожжены.

Жертв обгоревших не счесть.

Мыслит: «Да кончится клятва,

Жатва красивой жены!»

Пьянственный сок ячменя

Выжать велел изобильно,

В сок тот прибавить гранат.

К утру горячего дня,

Всюду, где было так пыльно,

Красный забил водопад.

Всюду, — на вид, — на полях

Кровь на четыре сажени,

Новый Египту убор.

С жаждой в зажженных очах,

В жажде живых наслаждений

Пьет и пьянеет Гатор.

Так напилась красота

Этого призрака крови,

Что позабыла людей.

Спит. И светла высота.

В сердце есть дали и нови.

В мире есть свежесть дождей.

Все же ушел от Земли,

И навсегда — в отдаленьи,

Жгущий и греющий Ра.

Повести Солнца внемли.

Солнцу молись в песнопеньи.

Помни, что было вчера.

СТРОИТЕЛЬ

...Но будет час, и светлый Зодчий,

Раскрыв любовь,

Мое чело рукою отчей

Поднимет вновь.

Ю. Балтрушайтис

1

Атлантида потонула,

Тайна спрятала концы.

Только рыбы в час разгула

Заплывут в ея дворцы.

Проплывают изумленно

В залах призрачных палат.

Рыбий шабаш водят сонно,

И спешат к себе назад.

Лишь светящееся чудо,

Рыба черный солнцестрел,

От сестер своих оттуда

В вышний ринется предел.

Это странное созданье

Хочет с дна морей донесть

Сокровенное преданье,

Об Атлантах спящих весть.

Но, как только в зыби внидет,

В чуде — чуда больше нет,

Чуть верховный мир увидит,

Гаснет водный самоцвет.

Выплывает диво-рыба,

В ней мертвеет бирюза,

Тело — странного изгиба,

Тусклы мертвые глаза.

И когда такое чудо

В Море выловит рыбак,

Он в руке горенье зуда

Будет знать как вещий знак.

И до смерти будет сказку

Малым детям возвещать,

Чтобы ведали опаску,

Видя красную печать.

Детям — смех, ему — обида.

Так в сто лет бывает раз.

Ибо хочет Атлантида

Быть сокрытою от нас.

2

Я долго строил башню Вавилона.

Воздвиг ее, как бы маяк морской.

Один, в ночах, по свиткам Небосклона,

Прочел строку за светлою строкой.

Мне Зодиак явил сплетенье смысла,

Что скрыт от спящих, там внизу, людей.

Алмазные внеся в таблицы числа,

Я магом был, звезда меж звезд, Халдей.

Упился тайной, властвуя царями,

Народы на народы посылал.

И были царства мне в ночах кострами,

И выпил я пурпуровый фиал.

Когда же царь один хотел быть выше,

Чем я, кем все держалися цари,

Почаровал с высот я в лунной нише,

И царь надменный умер до зари.

Другой же, не поняв, что перемена

Властей — в уме того, кто звездочет,

Возмнил себя скотом, и ел он сено,

А я смотрел, как Млечный Путь течет.

Но вот, но вот, хоть всех я был сильнее,

И тайну-тайн качал в моих ночах,

Не полюбила вещего Халдея

Истар Земли с Вселенною в очах.

И как горит блестящая Денница

Не Солнцу, а себе или Луне,

Как к белой птице белая льнет птица,

Лишь труп ея был чарой предан мне.

Под Месяцем ущербно-наклоненным,

И заострившим в смертный бой рога,

С отчаяньем, с восторгом исступленным,

Я внял, что Вечность бьется в берега.

Но я-то был бездонный и безбрежный,

Лишь Я ночное было мой закон, —

И я ласкал тот труп немой и нежный,

И, взяв свое, я проклял Вавилон.

Я произвел смешение языков,

Людей внизу в зверей я превратил,

И пала башня в слитном гуле кликов,

И падал в вышнем Небе дождь светил.

Мой Вавилон, с висячими садами,

Мой Вавилон, в венце блестящих звезд,

Несытый, хоть пресыщенный, страстями, —

Ты пал, — река бежит, — но сорван мост.

3

Я красивее проснулся, выйдя снова из могил,

По желанью Озириса, там, где свежий дышит Нил.

Я в веселые охоты устремил свой юный дух,

Мне служили бегемоты, чада творческих Старух.

Полюбив, как бога, Солнце, жизнь приняв, как все — мое,

Я метал в вождей враждебных меткострельное копье.

И от Севера до Юга, от морей до жарких стран,

Улыбалась мне подруга, изгибая стройный стан.

Строя пышные гробницы, так я пляску полюбил,

Что и в смерти мне плясуньи говорят о пляске сил.

От земного скарабея я узнал, как строить дом,

Я от сокола разведал, мне идти каким путем.

Я искусству жаркой схватки научился у быка,

И в любви ли, или в битве, жизнь казалась мне легка.

И пред тем как снизойду я вместе с милой в верный гроб,

Я помчусь за быстрым стадом легконогих антилоп.

Так сказал я, — так и сделал. Верен в слове Фараон.

Сыну Солнца светит Солнце. Тот, кто любит, счастлив он.

Чары мумий служат миру. Смерть — до Жизни свет стремит.

В вещей думе спит Пустыня. Весть идет от Пирамид.

4

Ибис верный улетел к истокам рек,

Изменен пожаром мыслей человек,

Но повсюду, где он бродит без конца,

В самой смерти сын находит лик Отца.

И смиренный, с умилением припав

К черным глыбам, что дают нам зелень трав,

Ты услышишь — слышьте, братья, мой завет, —

Все услышат весть Земли, что Смерти нет.

Лишь любите, полюбите сказку дня,

Полюбите, хоть случайность, хоть меня,

В глуби глянув, я вам правду говорю,

Ночь всегда ведет румяную зарю.

До Египта наши ласточки летят,

А весной опять их встретит ждущий взгляд,

Наши жизни это игры в честь Творца,

Сыну Солнца светит Солнце без конца.

СРЕДЬ ЛИКОВ

Средь ликов тех, чьи имена, как звезды,

Горят векам и миллионам глаз,

И чей огонь еще в тысячелетьях

Не перестанет радугу являть,

А может быть, зажжется новым небом,

Иль будет жить как песнь, как всплеск волны,

Я полюбил, уже давно, два лика,

Что кажутся всех совершенней мне.

Один — спокойный, мудрый, просветленный,

Со взглядом, устремленным внутрь души,

Провидец, но с закрытыми глазами,

Или полузакрытыми, как цвет

Тех лотосов, что утром были пышны,

Но, чуя свежесть, сжались в красоте,

И лотосов иных еще, что только

В дремотной грезе видят свой расцвет.

Царевич, отказавшийся от царства,

И возлюбивший нищенский удел,

Любимый, разлучившийся с женою,

Бежавший из родной семьи своей,

Прошедший все вершины созерцанья,

И знавший истязания всех мук,

Но наконец достигший лет преклонных,

Как мощный дуб среди лесных пустынь.

Спокойствию он учит и уменью,

Сковав себя, не чувствовать цепей,

Поработив безумящия страсти

Смотреть на мир как на виденьи сна,

В величии безгласного затона

Молчать и быть в безветрии души,

Он был красив, и в час его кончины

Цветочный дождь низлился на него.

Другой — своей недовершенной жизнью —

Взрывает в сердце скрытые ключи,

Звенящий стон любви и состраданья,

Любви, но не спокойной, а как крик,

В ночи ведущий к зареву пожара,

Велящий быть в борьбе и бить в набат,

И боль любить, ее благословляя,