Петроний забрал серебряный бюстик, на котором ювелир выбил:
Nero
– у обладательницы столь замечательных пропорций, прервав ее страстный поцелуй сего образца верноподданнического искусства, демонстрирующий ее готовность перейти к оригиналу: «Милая, прервись на некоторое время. У цезаря есть ко мне вопросы. Если тебе нетрудно…»
Гость очнулся от своих мыслей и, наблюдая за удаляющейся спиной… ногами… и иным… матроны…, попросил:
– Но не очень далеко. Мы непременно сегодня вынесем решение. И есть все основания думать, что оно будет благосклонным.
Дверь закрылась. Петроний вздохнул:
– Ее взгляд был таким, что мне захотелось встать с ложа! Побежать за ней!! И вернуть!!!
– Да – а! Замечательная… Но сейчас не о ней…
Петроний изобразил максимальное внимание. Впрочем, он, действительно, слушал. Все опаснее было находиться рядом с приемным сыном Клавдия. Божественного Клавдия.
____________________
Ну, это еще, собственно говоря, дело его покойной мамочки – Агриппины. Но ее– то – уже он. Семейные дела… Это их дела, в конце концов… Что же он хочет?… Сколько можно чесаться?… Впрочем, что это со мной?… Трехдневная щетина жутко чешется. Он уже привык. Спокойнее…
____________________
Серебряная чаша упала на пол с мелодичным звоном. Вино разлилось. Красное вино…
– Да, Гай, так вот… Я в последнее время вижу какого-то странного человека… среди не менее странных людей и обстановки… Это не наше время. Да. Не наше время. Потому что я вижу, что все происходит в Риме… каком-то другом, но Риме. И эти люди – они – италики. Варварская речь… одежда… манеры. Все крайне убого. Почему-то возникает ощущение, что они подражают нам… а он – этот человечек – мне…
– А он тебя видит, цезарь?…
– Да… Я думаю, нет, я знаю! да. Он смотрит на меня… – принцепс задумался, вырвал волосок из носа, засмеялся и сказал: – Я понял, он подражает мне… пытается повторить, но не как в цирке, а всерьез. Правда, получается, как у обезьяны – еще смешнее, но он старается!
Петроний захохотал, при этом стараясь не испортить прическу, было смешно и страшно – что же хочет сказать всем этим рыжее чудовище – А что еще мы могли с Агриппиной родить? – сказал его родной отец Домиций Агенобарб. Петроний почувствовал холод – леденящий холод ужаса – добрый – добрый смех императора… Вино растекалось… растекалась лужа… красная лужа…
– Этот человек… Я вижу и его мысли. Он все время выпячивает подбородок, сжимая зубы. Никогда он не в состоянии сразу ответить на вопрос. Потому что в это время он думает, как он сжимает зубы, как выглядит со стороны его подбородок – достаточно ли по-римски – о, это и есть, по его мнению, римская доблесть. С этими сжатыми зубами у него абсолютно обалдевшее лицо, но те балбесы, что рядом – те сжимают зубы еще сильнее. Они прелестны, Петроний. Как они машут руками! А, это делается так: они подпрыгивают, хлопают при приземлении пятками, машут головой… ну, тем, что они называют головой… затем выкидывают вверх руку и что-то кричат. Все это желательно делать с выпяченными зубами. Челюсти дико лязгают – они считают, что так приветствуем друг друга мы. Что ты скажешь, Арбитр?…
____________________
Ноги шли – каждая сама по себе. Нога… нога… и палка. Шаг, шаг и шаг. Серая пыль, черная пыль; кроваво-черные раны на ногах, засохшие и сочащиеся – оббитый наконечник палки, равномерно и бессмысленно стучащий, как время… как время… неумолимо…
____________________
Бенито Муссолини сидел за своим большим столом – огромный стол – и не знал, что делать. Он прочел уже все газеты. Все прочел. Бездарные писаки. Куда им до него. Вот он – огромный талант. Не то, что они. Дуче сжал зубы. Посмотрел в зеркало. Да, вот так. Еще сильнее. Теперь – да. Теперь он выглядит, как римлянин. Как настоящий…
Перед зеркалом щелкнул каблуками… выбросил руку… и увидел… – да, опять увидел…
Это он. Он. Тот самый. Который распинал христиан. Вот – Он. Великий император…
____________________
От восторга у него сперло в груди. Он закашлялся, и цезарь исчез. Исчез!… А ему хотелось… Дуче закатал рукав и напряг руку.
____________________
Вот это мышцы!…
____________________
Он закатал другой рукав. Сравнил руки. Напряг их обе. Обратил внимание, что челюсть отвисла, опять сжал зубы и выпятил подбородок… О – оо! Выставил ногу вперед… Смех был противный. Даже очень.
Дуче увидел рядом – рядом! – О, совсем рядом! – невысокого роста, небритого, в пурпурной тоге – нет, этого не может быть?!… – Нерон!. Это – Нерон! Тот самый – мамма миа – Санта Мадонна – Нерон!
____________________
Я умру от счастья! Я не переживу такой радости! Это – Нерон!
____________________
Слюна потекла по подбородку на воротник мундира. Бенитто Муссолини ничего не чувствовал – он забыл про зубы и про подбородок – с отвисшей челюстью диктатор восторженно смотрел на хохочущего – настоящего – а какого же? – императора Рима.
– Ты здесь… Ты здесь!… Какое счастье!… Чудо… Чудо…
– Закрой рот – мне неприятны твои слюни. – Нерон поморщился.
– Можешь сжать, наконец, свои римские зубы.
Муссолини лязгнул челюстями, как капкан для волков.
– Прелестно, дурачок, прелестно. Так. А теперь, милый, расскажи мне, кто ты?…
– А– вва – вва… бе…
– Послушай, от тебя не требуется, чтобы ты излагал свои мысли по-гречески. Я даже не настаиваю на варварском варианте латыни, но разве ты можешь только блеять? Или это новая мода? – Цезарь запрыгал на одной ноге к дуче, сделал ему козу и, отпрыгнув, раздраженно сказал:
– Ну, тупица, ты хоть что-нибудь скажешь? – сочувственно посмотрел на счастливого мычащего хозяина огромного кабинета, похлопал его по лбу и добавил:
– Тебе сложно быть даже рабом. Раб – Instrumentum vocalum -. орудие говорящее… А ты?… Ты, наверное, скот – Instrumentum mu-tum – да! орудие мычащее – бедная скотина!…
____________________
Духота расслабляла и раздражала.
Ложе было мягким. Оно принимало его нежно, как женщина Клавдием – так его назвали – он не любил это имя, как не любил второго – приемного – отца с этим же именем, но уже Божественного – первого – он не помнил, но тоже не любил – и все же он ощущал себя Клавдием сейчас – каждым из имен называл себя он не случайно – он чувствовал себя именно так, сейчас он был Клавдием… Почему?… Клавдий. Я – Клавдий! Папочки, радуйтесь, оба радуйтесь! Я – Клавдий. Ха-ха!… Почему бы и нет? Немного, совсем немного – но Клавдий. В самом деле, я приветствую граждан из всех сословий – кто же я, как не Клавдий?…
Имя обязывает – жизнь по имени. Итак: жизнь по Домицию Агенобарбу… по Клавдию,… и… Мои жизни. Они все – мои. Кто-то их заберет? Их все?… Кто?… Я хочу успеть… А кто мне помешает?… Боги?… Я не знаю таких. Нет, пожалуйста. Но где они?… Боги-и! Где вы?… Ну я подожду… Подожду. Все мои жизни. Их много. Я – вечный… А еще театр.
____________________
Слепой смеялся – ему было больно, но смех рвался из груди – он не угадал – не угадал – три ноги – это не только старость – он еще не добрался до нее – О, щедрость Богов! – ха-ха-ха!., бедный сфинкс – что же это за загадка, у которой много ответов?… Все ли знает Небо?
____________________
Красную лужу вытерли. Запах въедался, бесил. Серебряную чашу убрали. Император посмотрел на Петрония: – Знаешь ли, Гай, но вонь Субуры мне как-то приятнее. Уничтожь этот запах, Гай. Ты не пожалеешь о послушании – у меня настроение расслабиться… Но пора бы – почему… А вот они! Итак, центурион – слушай, Гай – есть ли у тебя имя и адрес?
– Да, цезарь. Луций Анней Сенека… Адрес…
