На самом деле разговор проходил совершенно не так.

С полковником я столкнулся, когда осматривал очередные дымящиеся развалины.

– Что,… ть, журналист х… ев, пишешь? Ты,… ть, ты нах…, ты напиши от меня лично! Я,… ть, каждого е… ого эстонца лично е… ну, если му… чье это злое… чее мне с оружием попадется. X… я клал на всю эту пи… братию со всеми б… дскими правами человека и пе… растичной толерантностью. Я в горло столько х… в им натолкаю, что сс… ться будут кровью триста лет подряд! Понял, козел? И попробуй хоть слово изменить, раком поставлю!

Увы. Пришлось изменить. Иначе цензура не пропустит.

После этого полковник лично застрелил единственного человека, оставшегося в живых из этой деревни.

Я не могу сказать – мужчина это был или женщина. Тело обгорело так, что, казалось, дышит какое-то обугленное бревно. Но оно дышало. Меня до конца жизни, наверное, будут преследовать эти кошмары. Хриплое дыхание. Красные трещинки, разрывающие при каждом вздохе обугленную плоть. Твою мать… Стопроцентные ожоги четвертой степени. Полностью сгоревшие конечности. А тело еще дышит. И без сознания. Мы ничем ему не могли помочь, этому человеку. Ничем. Наши полевые медики только развели руками. Полковник лично выстрелил в обугленную голову, целясь между лопнувшими от дикого жара глазами.

Может быть, я зря все это помню?

Ночь. Да… «Встреча на Эльбе» прошла удачно – раненых американцы отправили в госпиталь белорусской армии, а эскадрилью попросили работать по профилю в интересах армии РБ. До вечера сделали два вылета, потом небольшой отдых – натовцев накормили в столовой на авиабазе – впервые за три дня поели горячего и вспомнили, что такое чай. А затем все снова – вылеты за ранеными. Когда стемнело, прибавилось работы – большинство вертолетов Ми-8 не было готово к ночным полетам и тем более – посадкам на необорудованные площадки.

– Это «медэвак», прошу обозначить свое местонахождение и посадочную площадку!

Вертолет наворачивал круги, ища вызывавшее медиков подразделение. Внизу шла перестрелка – белорусские позиции были очень хорошо заметны – союзники буквально подавляли «колбасников» шквалом огня.

И тут под бортом вспыхнули две зеленые ракеты. Кшетуского аж ослепило.

– Черт, идиоты! Да вижу я вас! Черт! Заходим на второй! – Белорусы обозначили себя ракетами, ослепив и пилота, который их в ПНВ превосходно видел. Пришлось отложить посадку.

Сопровождавший нас офицер из ВВС Белоруссии тут же обматерил тех, кто был на земле, и попросил больше не слепить пилота – в американской армии места посадки было принято обозначать по-другому.

Пока Кшетуский пытался выгнать зеленых зайчиков из глаз, «вертушка» коршуном рухнула на посадочную площадку. К ним тут же потащили раненых.

– Сюда, – первый сержант и офицер-белорус помогали разместить их в отсеке. Раненые в большинстве были молодыми ребятами, зачастую казалось, что это были подростки, которых облачили в камуфляж на пару размеров больше, чем надо. Грязные, окровавленные, они были или в шоке, или без сознания.

И в таком же духе весь день. Жара… Кровь, кажется, впиталась в пол отсека. Ее запах не выветривался ничем.

Поехал на старую работу.

Самвел был на совещании у начальника управления. Зашел в свой бывший отдел, девчата обрадовались, нарассказывали, что меняется у них с началом войны. Оказывается, по десятку офицеров от каждого учреждения срочно переводят во вновь создающиеся лагеря для военнопленных. Первые сотни пленных уже появились, а ожидаются десятки тысяч. Вот для них и планируют создавать лагеря – пусть отстраивают разрушенное. А на вакантные должности решено привлечь пенсионеров. Девушки выдвинули мою кандидатуру – пять лет работали дружно и еще могли потрудиться, да по возрасту меня попросили уйти.

Слегка офонарел: война еще только началась, а начальство уже так далеко в будущее заглядывает! С другой стороны, хорошо – значит, сомнений в нашей победе нет.

Дождался Самвела, переговорили. Он подтвердил уже известную мне информацию и официально предложил вернуться на службу в качестве вольнонаемного. Выпросил день на размышления – и не против вроде, но и что-то смущает…

Поехал домой. Город выглядит непривычно – окна заклеены полосками бумаги и скотча крест-накрест, реклама выключена. В трамвае говорят, что ночью уличное освещение отключают. Постановлением городской власти объявлен режим светомаскировки – могут, мол, быть бомбежки. Откуда? Румыны боевые действия прекратили, а немцам не до Одессы – им и на фронте забот хватает. Как всегда, власть принимает меры с запозданием. Проще при обнаружении неизвестных самолетов отключать свет централизованно. На предприятиях, связанных с выпуском оборонной продукции, набирают рабочих, да и остальные заводы оживились – по радио и телевидению то и дело объявления: требуются токаря, слесари, сварщики, прессовщики и т. д. Где их сейчас взять? Почти двадцать лет рабочие кадры в стране практически не готовили, а теперь они вдруг понадобились. Еще одна проблема – торговцев больше, чем рабочих. И однозначного решения не видно.

Да, война – это безоговорочно плохо. Но она ставит такие вопросы, которые замалчивались годами, задвигались в тень, забалтывались, а теперь их придется решать, и решать срочно.

Дома – опять к телевизору. Показывают кадры бомбежки Берлина дальней авиацией. Ту-22 МЗ, Ту-95 и Ту-160, идя на высотах десять-двенадцать километров, сбрасывают ОДАБ большой мощности. Внизу – море пожаров, весь город затянут дымом. Подобные удары нанесены и по ряду других крупных промышленных центров – Мюнхену, Руру, Гамбургу, Данцигу. Даже становится жалко немцев – от бомб объемного взрыва укрытия не спасают…

Время для нас с Андреем тянулось очень медленно. Все-таки было как-то не по себе оттого, что опера, Саня и даже его малолетние охламоны поехали туда, откуда кто-то из них может не вернуться, а мы – два взрослых мужика – остались на базе, в тепле, уюте и полной безопасности. Пытались себя заставить пойти пообщаться с Отто, но душа почему-то не лежала. Пытались заняться делом – нас хватило на то, чтобы вернуть на место звездочки, выдранные еще перед Крысаничами, и пришпандорить шевроны при помощи клея «Момент», обнаруженного в ящике стола вместе с другими канцелярскими принадлежностями – офицерской линейкой, курвиметром (извиняюсь, не я такое название придумал), набором цветных карандашей и блокнотами. То ли кто-то забыл, то ли спецом для «крючков» держат. Покурили. Выпили кофе. Еще покурили. В конце концов, утомившись выкуривать одну сигарету за другой и поглощать растворимый кофе чашку за чашкой, мы разбрелись по комнатам. Я лег на диван, включил телевизор и… уснул. Да, банально уснул. Особенность организма такая – кофе, а тем более – растворимый кофе, на меня почему-то действует похлеще любого снотворного. Проснулся внезапно – снился какой-то дикий кошмар, и в течение пары минут не мог понять, кто я, где я и зачем этот гад поливает на меня из чайника.

– Ну, ты и спать! – Андрей кинул мне полотенце, висевшее на спинке кровати. – Вставайте, граф, вас ждут великие дела. Дежурный звонил, наши вернулись.

– Фррр, – только и смог сказать я в ответ, вытирая с лица остатки воды. Мало того, что майка – хоть выжимай, так еще и покрывало, на которое я улегся, не раздеваясь, только сняв куртку, было мокрым насквозь. – Ты соображаешь вообще, что делаешь?

– А по-другому не получалось. Я тебе и кричал, и уши тер, и за ногу дергал – ты что-то буркнешь в ответ, на другой бок повернешься и дальше массу давишь.

– Садист. Что у наших?

– Пока не знаю, дежурный тоже не в курсе был, так что поднимайся, одевайся и потопали – они у КПП разгружаются.

Дойти до КПП мы не успели. Навстречу нам уже двигала сладкая парочка – Вова и Игорь. Как-то они за последние дни спелись, к чему бы это?