— Можете поздравить! Мое рвение, армейки, патриотки, гражданки, преданной двум правителям подряд, увенчались назначением. Мне присвоено звание, которого не было, генерал-капрала по воспитанию солдат и офицеров.

Указательным пальцем левой руки она величественно ткнула в нашивку: черное кольцо, в охвате кольца — голубой купол.

— Ты, Курнопа-Курнопай, любимый внук, осуждаешь сексрелигию. Зря. Продолжение рода человеческого — основа основ. Зачем презирать орудия деторождения и счастливые чувства? Нашивка называется шивали́нгам. Мужское начало, линга, в центре, женское, йони, с краю. Все это в зачине от индийского бога Шивы и его супруги Дурги, какую по всякому еще называют: Парвати, Кали, Дэви…

Оба знали, что в жизни под видом действительно серьезного происходит легкодумное, к чему относишься как к блажи, но оно оборачивается стойкостью, даже неустранимостью: поколения сменяются, а наносное, что не воспринималось как главное, правит обществами. Оба знали это, но мило слушали бабушку Лемуриху.

— Мне даны САМИМ и священным автократом Болт Бух Греем неограниченные права по части сексрелигии. Мои права распространяются и на невоенных. Я, если самиец уклоняется от новой веры, могу к нему через своих солдат и офицеров предъявить насилие вплоть до тюремного наказания и смертной казни.

— Бабушка, ты назвала Болт Бух Грея «священным автократом», — прервал ее Курнопай.

— Ага.

— Новшество?

— Э, да ты неосведомленный. Болт Бух Грей перевернул воинские чины вверх тормашками.

Чувство открытия распирало сердце Лемурихи, поэтому фразу о чинах, перевернутых вверх тормашками, она проговорила с таким сладострастием, что воздух конденсировался у нее в груди и, казалось, вываливался из красногубого рта сгустками влаги.

— Что я говорю?! Не вверх тормашками: с головы на ноги. Болт Бух Грей теперь маршал-адмирал, значится, чин на самом штыке воинской пирамиды. Про священного автократа? Организованный Комитет Генеральных Штабов по просьбе народа присвоил потомку САМОГО высший титул державы: священного автократа. Мое звание генерал-капрал, третье с неба, второе — генерал-полковник, твое — уже четвертое. Я, в силу моего статуса, опять займусь твоим воспитанием. Испортили тебя в училище. При мне ты покладистый был. Священный автократ, прошу без передачи, а то в немилость попаду, на последнем приеме в честь главных назначений посетовал на тебя: «Курнопа-Курнопай неуправляем. Ума не приложу, какую сферу ему поручить?» Я до этого претензию ему предъявила, почему он облагодетельствовал верховными назначениями всех, вплоть до врагов. Представляешь, внучок, Кивушкиного отца назначил всей экономикой вертеть. Верно, армейское звание у него осталось прежнее, старший сержант. Не офицер даже. Фэйхоа тоже осталась без назначения. Ее положение заступила Кива Ава Чел. Ропот идет среди народа и администрации. Большинству не секрет — вы с Фэйхоа спасли Самию, самого Болт Бух Грея от полного краха. Зависть в причину выставляют. Кто-то ему надул в уши… Не должна, большинство согласно, быть немилость вам обоим. Умней вы его или глупей, дальновидней иль нет — сказать нельзя, посколь он руководящий над всеми. Вывод Болт Бух Грея: «неуправляемый». У меня кожа шевелится на спине. Нельзя было допускать поведением, Курнопа, подобную оценку. Справедливую оценку, со всей честностью сказать. У священного автократа все обязаны быть управляемы, с чем я согласна. Но я несогласная с чем: вас без назначения оставил. Включая его, вы в первую тройку входили в дни смуты. Фэйхоа-то вообще соправительницей Болт Бух Грея была. В нынешней структуре правительства и армии ни одного приличного кресла не осталось. Фэйхоа, когда была советницей и духовницей Болт Бух Грея, хотя и не входила в Сержантитет, но никто не сомневался — она его наставляет и поправляет. После Фэйхоа по престижности был головорез номер один Курнопай, мой внук. И у него престижность отпала, посколь Болт Бух Грей отменил институт головорезов, так как он исчерпал себя. Историческую престижность от вас не забрать. Но что она без постов? Ума не приложу, каким образом вам помочь. Без положения не поживется вам. Каждая гиена из чиновников будет вас рвать на куски. Традиция у нас: бывших при крупной власти изничтожают презрением и судьбу крушат окончательно и бесповоротно.

Лемуриха изменилась на глазах за какие-то минуты. Спускалась этакой, пусть и неуклюжей, наделенной неограниченными полномочиями десантницей, и вот стоит на базальте рыхлая старуха.

Совершилось превращение и с молодоженами. Посмеивались, улыбаясь, досадовали, стеснялись ее самолюбивых забот, связанных с ними. Опечалились. Скисли. Едва Лемуриха, вдруг растерявшаяся от неумения спрыгнуть или сползти с каменного куба, попросила Курнопая прикатить трап, они с Фэйхоа нервно рассмеялись.

На то Курнопай и учился у Ганса Магмейстера быстренько смахивать личины и напяливать потребные, чтобы от уныния воспарить к бодрости.

— Бабушка, громоздкое мое чудо, прыгай в мои распростертые объятия.

Не догадайся он попридержать бабушку Лемуриху за твердый, как откованный, стан, она бы рухнула на него. Лемуриха уткнулась переносицей в плечо Курнопая и всхлипывала то ли от накопившейся за годы тоски, то ли от досады, что вместо повышения ее внук получит отставку без пенсии. В мальчишестве бывали у Курнопая плаксивые минуты. Изобьют — не заревет, несправедливо оскорбят — слезинки не обронит. А вот стих такой случался: обычно вертун, за уроки не присядет, тут же забьется в уголок, пригорюнится, расклюквится — хнычет и слезки пускает. Подойдет бабушка Лемуриха, тюкнет в лоб косточками пальцев, услышит — под черепом поло, скажет, что пуста еще у него головенка, не с кого, мол, спрашивать, но тем не менее спросит:

— Ну, чего разнюнился?

Он не ответит, лишь завсхлипывает с длинным придыханием.

— Ну-к, перестань, — скажет. — Ишь, нюни-то аж на всю саванну разносит. Сердце испортишь. Угомонись, либо я САМОМУ пожалуюсь. Он-то найдет, как тебя приструнить. Сыт, понимаешь, одет лучше всех в квартале и, поди-ка, разнюнился.

Увещевание души не облегчит, зато подготовит к грубому утешению, во время которого она погладит, но и деранет за косицы, похлопает ладонями по спине, успокаивая, но и леща отпустит, да такого, что голову не сразу повернешь.

Понимал Курнопай: бабушка Лемуриха взаправду хлюпает, а непритворно посострадать ей не мог. Серьез пожилой женщины, сосредоточенной на чинодральских заботах, вынудил его придуриваться.

— Не расстраивайся, бабуленька. На нашу семью достаточно одной твоей должности. — Он подмигивал Фэйхоа, не расположенной к его баловству.

Бабушка Лемуриха отскочила от Курнопая. Ого! Жировой слой, оказывается, не причина для нечуткости. Оскорбилась. Грудь, без того устрашающе широкую, прямо-таки вздыбило, как при отрыве от воды вздыбливает нос десантного судна на воздушной подушке. Мстительно пристращала, если они останутся припухать на подвальных ступеньках жизни, не допускать на сексрелигиозные посты ни в армии, ни на гражданке.

Курнопай восторженно воспринял ее угрозу.

— И отлично, госпожа генерал-капрал от сексрелигии! Проклятье вашей престижности. Еле уцелел из-за нее. Но, нет, не в этом суть. Нужно быть приспособленным… Нет, хана моему приспособленчеству. Кабы не антисонин, я давно бы восстал против приспособленчества и отошел от лицедейства во начальничках.

У Лемурихи, пристально слушавшей Курнопая, лицо, без того рыхлое, становилось отечным.

— Не-е, внучок, Курнопушка, не отрекайся! Ве-эсь твой род по отцовской и материнской линии в последних поколениях на подвальных ступеньках обретался. За их нищенство дано нам пожить в чести и сытости.

— Что за честь?

— Постой, не перебивай. Телецентр припомни. Счастливчиком был? Кому благодаря? Поживешь с мое, взахлеб вспоминать будешь. Вся страна знала Курнопая и бабушку Лемуриху. Хуже нужды да безвестности, да неволи нет ничего. Что добыто по исключительному случаю, опосля напряжением своей нервной системы… Ты-то не волновался за выступление в телестудии, я-то трепетала навроде пальм в урагане. Что в надрыве добыто, то хоп — и свалочному псу под хвост. Слава, народ боготворит САМОГО да тебя, да Фэйхоа эдак-то боготворит, Болт Бух Грей за вами уж по славе, и хоп — все обесценить, над всем надругаться. Ты можешь не почитать свои заслуги, своей жены, бабушкины, но должен почитать славу и преклонение, какие от народа… Народ оскорбится. Не-эт, не смей отрекаться! Бери положение, посколь выпало по заслуге, и благоденствуй.