Надо было искать обиженную Фэйхоа.

Из зала заседаний он прошел в гостиную без окон. На стенах серебристый атлас, на нем вышиты голубые сороки, красно-синие зимородки, крапчатые скворцы, на черном оперенье которых зеленый, фиолетовый, коричневый лоск. У всех атласных птиц брачная пора: охорашиваются, обираются, спариваются. На столике возле белой софы лежала стопа красочных книжек журнала «Черная пагода». На каждой из обложек был Болт Бух Грей запечатлен. Он глядит сквозь колесо из песчаника, на спицах которого скульптурные ордера: он свился по-осьминожьи со студенткой из Канады, приехавшей в Самию на сексканикулы; он, бешено нагой, идет по бушующим травам, мерцающим от солнца, к женщине, ждущей на краю пропасти, он закладывает пуму согласно досамийскому культу животных, когда их народ звался чичуд, значит, природопоклонник.

Курнопай слепнул на мгновения из-за темного чувства, которое испытывал, рассматривая обложки. Он зажмуривался, чтобы зрение восстановилось, и тогда слышал набатный звон сердца. Едва прозревал, от прилива крови к вискам боялся сойти с ума.

Курнопаю хотелось впасть в забытье. Он прополз до подушки, уткнулся глазами в ее холодящий атлас. Глаза почему-то заболели на самом донышке.

«САМ, САМ, нужно ли это знать?» — спросил он невольно в своем сознании.

Вроде бы ответил: «Смотри».

В усталой вялости ответа была двойственность. Можно было толковать ответ как напутствие узнавать ради постижения сущностей жизни; могло быть и другое объяснение: смотри-де, твое дело, — выраженное с безразличием изверенности.

«САМ, САМ, к кому же тогда обращаться?»

«Есть к кому».

«К Болт Бух Грею?»

«Разве только властители разрешают сомнения?»

«К Фэйхоа?»

«Не бывает ни для кого из нас важнее любимой женщины».

«И для тебя?»

«И для меня».

«…«любимой женщины»? Ты ведь обретаешься в сферах духовности… Что тебе частная любовь? Неужели она для тебя выше чувства Всеобщей Любви?»

«Одно не исключает другого».

«Неужели тебе до сих пор интересно обладание женщиной?»

«Приятно».

«Кто же ты есть?»

«Нужно ли тебе знать, кто я?»

«САМ, САМ…»

Пространство связи словно бы перекрыло ворвавшейся в него кометой — мысль завихривало, уносило невесть куда.

Осязание атласа отвлекло Курнопая от попытки возобновить общение с великим САМИМ. Отдыхая от сложности, вызванной в сердце ответами САМОГО, Курнопай пообещал себе не обращаться к НЕМУ подольше, пока не иссякнет терпение. А еще он пообещал себе не задавать САМОМУ лобовых вопросов. Вероятней всего, на эти вопросы для народных людей наложено табу! Глупо. Пять лет он прожил в мире запретов, а мозг его ведет себя надзапретно.

Его организм затосковал по антисонину. Хотя рядом не было и не могло быть противного ему монаха милосердия, он, впадая в наркотический транс, мучительно промычал в подушку:

— Ам-м-пу-улу «Боль-шо-го барьерного риф-фа…» Коли — быст-тре-е!

Он приник к софе с предощущением сладострастности. Ужаснулся, что испытывает то, чего раньше не испытывал. Тем более страшным представилось это Курнопаю, потому что где-то поблизости находилась желанная Фэйхоа.

Поднимаясь, он задел рукой что-то жесткое, спрятанное под подушку. Вытащил оттуда книгу в переплете из кожи носорога. Кожа была выделана под песчаник храма Солнца — норчатый, кубастый, бурый. Тот снимок, на котором Болт Бух Грей смотрел между спицами колеса, повторялся золотым тиснением. Название книги было составлено из узорных веточек оранжевого коралла и полированного гагата: «Кама-Сутра». На титульном листе ниже названия давалось уточнение: «Надписи, высеченные на стенах индийского храма Солнца, прозванного Черной Пагодой».

На странице за титулом возникла акварель. Она была легкая, сквозная, лучилась как марево. Чем пристальней Курнопай вглядывался в рисунок, где юноша и девушка, прикрыв светящиеся от нежности веки, соприкоснулись друг с дружкой в чуточном поцелуе, тем отвратительней ему казались события последних дней, чему он был не только свидетель, но и соучастник.

Акварель передавала начало любви, которому чистая застенчивость так же присуща, как невинность солнечному теплу на восходе. Ведь вот они, юноша и девушка, целующиеся впервые, притронулись друг к дружке губами, о, нет, очертаниями губ, а Кива Ава Чел зажирала его губы своими, с виду по-девчоночьи маленькими, целомудренными. Поддаваясь ей, и он зверел. Ее насильничество, кажется, приживилось в нем. Как он заламывал Фэйхоа — стыд, стыд. Акварель называлась «Наслаждение ароматом цветка». Как справедливо, тонко, спасительно. Ой, спасительно ли?! Болт Бух Грей много раз, наверно, любовался рисунком, но что изменилось в его натуре? Да и ему, даст это что-нибудь ему? Сейчас думает о бережной ласке, а наступит время близости, будет бесноваться наподобие барса, который настиг и загрыз муфлона.

Да и любит ли он Фэйхоа? Тогда пытка, поругание — что? Погоди, неужели акварель всего лишь райский вход, за которым находится преисподняя? И неужели детство — святое преддверие жизни перед ее адом?

Курнопай робко переворачивал страницу. Увидел золотой посев букв, растущих на ровном поле шершавого песчаника, осмелел и обрадовался, прочитавши знакомые слова: «Женщина создана для мужчины и должна быть ему верна. Мужчина — властелин женщины и раб ее любви, он верен ее богу Кришне, которого познает лишь посредством любви».

Подумал, как будто не сам, а кто-то внушил ему это извне.

«Мужская уловка для неверности. Она-де ему верна, он — только богу ее, Кришне. Ну и ну, мужички!»

«Познавай «Кама-Сутру» лишь с тем, кого желаешь». (Этих «кого» у людей болтбухгреевской породы несть числа. Предписание для бесстыдства.)

«Кама-Сутра» требует всей жизни. Познание «Кама-Сутры» бесконечно, как бесконечны блаженство, идея познания бога Кришны».

(Стройное соображение! Как жаль, что он не имеет глубокого представления о Кришне.)

«О «Кама-Сутре» не говорят, но отдают ей всю глубину души и тела».

(Почему не говорят? Запретно? Невыразимо? А, о таинствах не говорят! Молчат же святые отшельники о духовном соитии с Богом. Вероятно, молчит Болт Бух Грей о духовном соитии с САМИМ? Может, в том, о чем молчат, есть приятность для посвященок и неприличие для непричастных? Отдавать всю душу «Кама-Сутре», выходит, обездушивать ее. Да, пожалуй, потому что «Кама-Сутре» не отдают «пороки тела». Отдают достоинства, чистоту, его здоровые силы.)

Курнопая лихорадило. Глаза перескакивали через посевы букв, были нетерпеливы.

«Познавая «Кама-Сутру», освобождаешься от пороков тела и обретаешь блаженство».

(А у нас что? Эх! Отец так любил маму. И она… Гибнут от тоски. Поневоле душа сосредоточится на одном, если оно отнято.)

«У желающих три цели: познание, любовь, богатство».

(Есть же нежелающие. Аскеты и еще кто-то.)

«Начало жизни — познание, середина жизни — любовь, конец — богатство».

(Почему «начало жизни — познание». Ведь у меня не начало жизни. Я прожил, кажется, тысячелетия. Познание — вся жизнь. Похоже, в этот период самое жадное познание. Почему середина жизни — любовь? Я полюбил в начале жизни. Мог бы полюбить гораздо раньше, если бы увидел Фэйхоа. Почему конец жизни — богатство? Если в конце жизни чаще всего нищают. В смысле опыта судьбы — другое дело. А, в смысле познания «Кама-Сутры»! Впрочем… Что-то говорили ребята, что у индуистов человеческая смерть — начало самосовершенствования души, которое приводит в сферу богов.)

«Влечение человека имеет три источника: душу, разум, тело».

(А, здесь собственная душа как тройственный источник влечения женщины к мужчине, мужчины к женщине. Сужение мира влечения.)

«Два наслаждения у души: настаивать и терпеть».

(Не слишком ли скудны наслаждения души?)

«Два наслаждения у разума: владеть и отдавать».

(А скрывать, отталкивать, обрушивать?..)

«Два наслаждения у тела: терпение и прикасание».