Трудно сказать наверняка, что руководило Александром Наумовичем в большей мере: демократические убеждения, которыми он свято дорожил, или желание выспаться после столь изобилующего событиями дня?.. Во всяком случае, когда он шел, чтобы открыть наружную дверь, в голове его, не успевшей протрезветь после сонного дурмана, клубились выплывшие откуда-то из глубин подсознания слова: “Свобода или смерть!” или “Лучше умереть стоя, чем жить на коленях!”
Он не успел отворить дверь шире — котик Фред, изогнувшись, протиснулся в немыслимо узкую щель и был таков. Александру Наумовичу послышалось, как в кустах сирени, растущей перед входом в дом, призывно и радостно мяукнула кошка. Он улыбнулся и, вернувшись к себе на софу, заснул блаженным сном, довольный тем, что избавил от неволи живое существо.
10
На другой день, однако, Фред явился лишь под вечер и при этом выглядел каким-то помятым, осунувшимся, белейшая шерстка на нем была такого цвета, словно все это время он просидел в печной трубе. Александр Наумович открыл для него банку консервов, налил молока. Фред с хищным урчанием съел консервы, облизнулся, вылакал молоко и разлегся на своем излюбленном месте — перед камином. И тут Александр Наумович заметил на шее у него какие-то бурые пятна, присмотрелся — и понял, что это кровь. Вперемешку с сукровицей она сочилась из ранки на горле. У Александра Наумовича защемило сердце. Он вспомнил об опоссуме, вспомнил, как его предупреждали — и Фил, и Нэнси... Он представил себе опоссума, которого никогда не видел: маленькое хвостатое чудовище с острыми, как ножи, зубами, вонзившимися в горло Фреда...
Им овладело горькое, безысходное чувство вины — и не столько перед Филом и Нэнси, сколько перед самим Фредом. Он попытался промыть ранку теплой водичкой, но кот не дался. Попробовал перетянуть шею бинтом, но Фред цапнул его за палец и раскарябал руку. Александр Наумович воспринял это как заслуженное наказание. Он раскрыл еще одну коробку консервов, подлил молока, положил на край блюдечка ломтик сыра и кружок копченой колбасы. Кот выхлебал молоко, но ни к чему больше не прикоснулся. Александр Наумович решил, что это дурной знак. Он позвонил жене в Кливленд. Жена была врачом, правда, не ветеринаром, а окулистом. Она его успокоила. Она сказала, что он всегда делает из мухи слона, у животных имеются особые защитные средства, предохраняющие их от различных болезней, и ему, Александру Наумовичу, следует положиться на эти средства и не терзать себя понапрасну, не провоцировать тем самым обострение желудочной язвы, которую здесь, в Америке, слава богу, чуть-чуть удалось подлечить...
После разговора с женой ему сделалось немного легче, но сознание собственной вины не исчезло, и ночью он уже не протестовал, когда кот прыгал через него на подоконник и завывал там с неослабевающей силой. Правда, из дома он уже Фреда не выпускал. И поскольку ночь у него была бессонной, у Александра Наумовича оказалось достаточно времени, чтобы сформулировать, а затем и попытаться решить проблему: можно ли, не изменяя демократическим принципам, ограничивать свободу личности? Достойна ли в таком случае демократия называться демократией? Не угрожает ли ей при этом превращение в тиранию? А также: от чего зависит успех (или неуспех) демократии — от ее собственных, имманентных свойств или же от слабой подготовленности к ее восприятию самого субъекта, каковым, к примеру, является Фред?.. Все это были вопросы, которые мучили его еще в России, мало того — вопросы, над которыми, и без большого успеха, билась вся русская интеллигенция, ее лучшие, совестливейшие умы... Теперь они приобрели для Александра Наумовича, в связи с бедняжкой Фредом, особенную конкретность и остроту. Надо ли говорить, что он так и не нашел на них ответа?..
11
На утро Александр Наумович убедился, что ранка на горле у кота не подживает, а напротив — как будто даже увеличивается. Пока Фред спал, как обычно, растянувшись у камина, давая себе отдых после ночного бдения, Александр Наумович успел хорошенько рассмотреть бурое, начинающее гноиться пятно у него на шейке, для чего несколько раз опускался на цыпочки, поддевал пальцем кошачий подбородок и дул на пушистую шерстку, чтобы изучить в полной мере нависшую над Фредом опасность... Трижды в тот день звонил он жене, но ее уговоры на него уже не действовали. Наконец он обнаружил среди примагниченных к холодильнику бумаг и записок адрес кошачьей клиники (Animal clinic) и телефон такси. Он имел при себе сто долларов — на статую Свободы, музеи, экскурсии по Нью-Йорку и т. д. Но сейчас речь шла о жизни и смерти... Он заказал такси. На чердаке обнаружил клетку, в которую Фред вошел без особых уговоров. Стоя на краю изумрудной лужайки перед домом, он ждал такси, опасаясь, что из-за плохого английского его неправильно поняли. Однако машина пришла, как было заказано, минута в минуту. Шофер покосился на клетку, которую Александр Наумович водрузил себе на колени, сочувственно вздохнул и даже не спросил адреса. Вскоре они подъехали к одноэтажному домику с цветочными клумбами перед приветливо смотревшимся фасадом. У Александра Наумовича отлегло от сердца. У него возникла уверенность, что кот будет спасен. К тому же он был доволен собственной решительностью. Правда, он с некоторым запозданием обратил внимание на счетчик. Там стояло: 17 долларов 90 центов. Александру Наумовичу захотелось протереть глаза. Шофер ждал, глядя прямо перед собой сквозь лобовое стекло. Александр Наумович расплатился и, не взяв сдачи (десять центов) подхватил клетку с Фредом и направился в Animal clinic. По пути он вычеркнул из своего списка экскурсию по Манхэттену и музей Гугенхейма, сказав себе, что жизнь, чья бы она ни была, стоит любых жертв.
Молоденькая улыбчивая секретарша попросила его подождать в маленьком вестибюльчике с удобными, мягкими креслами и яркими рекламками, разложенными по низеньким столикам. На стенах висели фотографии собак и кошек — с медалями, в бантах, в затейливых ошейниках с серебряной насечкой. Звучала тихая, приятная музыка. Фред сидел в своей клетке спокойно, подобрав под себя лапки, и, казалось, дремал. Александру Наумовичу невольно вспомнились забитые народом коридоры поликлиник — там, в Союзе, — и было горько сознавать, до чего бесчеловечно относятся там к людям, совсем не так, как здесь — к собакам и кошкам...
Еще больше укрепился в этой мысли Александр Наумович, когда та же секретарша пригласила его пройти к доктору. В комнате, куда он вошел, держа перед собой в обеих руках клетку с Фредом, не было ничего, кроме длинного узкого стола посредине и нескольких пустых клеток, стоявших вдоль стены. Фред испуганно мяукнул и забился в угол. Но доктор — здоровенный рыжий детина с простецким, усыпанным веснушками лицом и толстыми, круглыми, как кегли, руками — добродушно улыбнулся, отворил клетку, подхватил всеми пятью пальцами Фреда за толстый загривок и выволок его наружу. Потом он осмотрел кота, сунул ему под хвост градусник, покачал головой и начал что-то быстро-быстро объяснять Александру Наумовичу.
Александр Наумович, слушая, силился сосредоточиться, но чем больше силился, тем меньше понимал. Он только понял, что дела у Фреда плохи, нужна операция... Это он понял. Но дальше он перестал понимать. Он попросил повторить. Доктор повторил, положив кота на стол, поглаживая его по спинке огромной ладонью. Александр Наумович попросил его повторить еще раз, сославшись на скверное знание английского... Доктор повторил снова, улыбаясь толстыми, мясистыми губами — еще добродушней, еще приветливей, потом он пощелкал пальцем по циферблату на толстом, круглом запястье — было пять, начало шестого, пора закрывать...
Теперь уже не Фред, нет — сам Александр Наумович, казалось, был заперт в клетке — такие безнадежно потерянные глаза были у него, вдобавок увеличенные мощными, вывезенными из Союза линзами в роговой оправе.
— Триста долларов... — бормотал он, переходя с русского на английский и с английского на русский. — Триста долларов... Но у меня их нет... Откуда я возьму столько денег?.. — Все, все в эту минуту окончательно рухнуло, обратилось в прах... Восемьдесят два доллара десять центов — это все, что у него было. Даже просто восемьдесят два доллара, десять центов он оставил таксисту. Ноги его не держали, окажись рядом стул, он опустился бы на него, но стула не было, он прислонился к стене.
