«Выбор не только цели, но и средства ее достижения — проблема нравственная, не зря такое место занимает она в литературе, будь то творчество Шекспира, Достоевского или Платонова... Несомненный интерес в этом плане вызывает статья Игоря Шафаревича /«Новый мир» номер 7 - 1989 г./, а именно — тот метод («средства»), который он применяет для доказательства главных ее положений («цель»)... Фундаментом статьи является парадоксальная мысль, в соответствии с которой авторитарная система, сложившаяся у нас в двадцатые годы, объявляется «техноцентрической» и по сути родственной системе общественных и экономических отношений, сложившихся в то время на Западе....»
Что же до «истинной», «коренной» России, то ей свойственна «космоцентричность», которая выражалась в «неразвитости понятия самоценности человеческой личности, заботливо взращенной в народе норе в святость иерархиезированной государственной системы... в сочетании с энтузиазмом смирения, воспринимающего деспотизм и насилие как естественную форму существования...» И теперь, говорилось и статье, «когда, начиная с 1970 года, темпы роста валового национального продукта в нашей стране неуклонно снижаются, когда сокращается продуктивность большинства отраслей, что соответственно воздействует на жизненный уровень нашего народа, настала пора не превозносить «космоцентрическую цивилизацию», а спуститься с эфирных высот на многострадальную российскую землю и задаться вопросами сугубо материальными... Тут-то и окажется, что одна из главных бед кроется в недостатке того самого «техноцентризма», на который сетует И.Шафаревич и без которого просто немыслимо накормить народ...»
30
Да, мы считали себя плотью от плоти этой страны... И себя, и наших близких... Да могло ли быть иначе?.. Аня двадцать лет работала преподавателем в институте народного хозяйства, учила статистике не за страх, а за совесть — казахов, русских, уйгур, немцев, да мало ли кого... Илья, внук тети Веры, плавал на подводной лодке уже несколько лет, когда он приехал к нам в Алма-Ату на пару дней, на его голове сквозь когда-то густые, а теперь поредевшие волосы просвечивала розоватая лысина — результат радиации... Аленка, его сестра, жила в Харькове, работала врачом, лечила украинцев и русских, страдавших в прошлом от «паразитов-евреев», измывавшихся над «коренным населением»... Гриша в Астрахани проектировал промышленные объекты для сельского хозяйства, Юра, его сын, работал детским врачом... Ирина, моя двоюродная сестра, не один год работала в Моспроекте... Мой старый друг по Вологодскому пединституту Феликс Марон много лет учительствовал в школе... Володя Миркин преподавал в Алмаатинском университете на химфаке... Жовтис преподавал в пединституте, Тамара Ильина и Лев Шефер лечили больных туберкулезом... Я бы мог продолжать этот список бесконечно. Только мы с Аней старались еще и противостоять, как могли, надвигающемуся развалу страны, ее деморализации, тем волнам грязи и лжи, которые захлестывали ее...
И это отчасти помогало нам — жить, существовать...
Мы жили от письма до письма.
Сначала это были письма из Италии, потом из Бостона, потом из Техаса, из города Остин.
В Бостоне ребят встречали в аэропорту — с американскими флажками в руках.
Как мы узнали потом, во время этой торжественно-радушной встречи у ребят раскрылся один из четырех чемоданов, тот, в котором лежало скомканное в дороге, старое сашенькино бельишко... Американцы с недоумением воззрились на вывалившиеся на землю шмотки... Для Мариши это приключение осталось навсегда рубцом на сердце — рубцом стыда и позора...
Миша встретился в Америке с крупнейшим специалистом в области электрохимии, редактором журнала, где были напечатаны две Мишины статьи, тот предложил работу в своей университетской лаборатории в Остине... И ребята оказались в Техасе.
Все это звучало почти неправдоподобно — в сравнении с тем, что творилось в нашей стране. Нашей?..
Мы жили все более замкнуто, все более одиноко.
Не знаю — то ли после истории с «Вольным проездом», то ли после «Тайного советника», то ли после отъезда ребят, но нас сторонились... Давние, старые друзья... Мы попытались завести новые знакомства — ничего из этого не получилось. Я знал, о чем Аня думает, и пытался разрядить копившееся в ее душе напряжение. Предполагалось, что через год или два мы съездим к ребятам, посмотрим, как они живут... Аня прикидывала, что можно будет продать, чтобы купить билеты...
Внизу, в подъезде, висел сколоченный из досок почтовый ящик с запирающимся на висячий замок гнездом для каждой квартиры. Мы открывали его по нескольку раз в день...
Кроме писем, иногда мы звонили в Остин и слышали голоса ребят, Сашенькин задиристо-резкий голосишко... К тому же мы получили первые фотографии — «оттуда»: на одной из них, на фоне то ли широкой реки, то ли озерной глади — Мариша, прищурившись, с грустной полуулыбкой смотрела на нас, положив руку на узенькое Сашкино плечико, и он — худенький, в полосатом свитерочке, с большими, слегка недоверчивыми, прямо смотрящими исподлобья глазами...
31
Слова «демократия», «демократы» были для меня священны... И вот мне довелось в какой-то мере соприкоснуться с демократами... И демократами, так сказать — элитного уровня...
Первым был Юрий Карякин. Жил он в Москве у черта на куличках, чтобы добраться до него, я должен был сделать две или три пересадки. Я только что вышел из московской больницы, где профессор Левитан, добрейшей души человек, старался меня подлечить, я был слаб, голова кружилась, ноги плохо слушались... Но я ездил к Карякину не раз, не два, не три... Дело в том, что мы в Алма-Ате надеялись, что кто-то в Москве, из «видных имен», поддержит наш сборник, альтернативный по отношению к партийно-зубодробящей, пронизанной сталинизмом прессе. А кто мог соперничать с Юрием Карякиным?.. Автором блестящих книг и статей — «Ждановская жидкость» и др.?.. Мы встретились в Москве, на вечере в Доме архитектора, где выступал приехавший из Америки Наум Коржавин, в его свите, помимо Бена Сарнова и еще двух-трех человек, был и Карякин...
Мне было сказано, что звонить ему можно только между тремя и четырьмя ночи, в другое время — нельзя, он работает только по ночам... И я звонил из больницы, пробираясь в ординаторскую среди ночи, удивляя дежурный медперсонал... После больницы я жил у своей сестры Леки, в коммуналке имелся один телефон, висевший в коридоре, чтобы не будить соседей, я уходил по ночам к ближней станции метро и звонил Карякину из автомата... Потом, договорившись о встрече, приезжал к нему — и выяснялось, что он еще не успел прочитать наш сборник. Он извинялся, говорил, что моя статья ему понравилась, и очень, однако с прочими материалами он еще не смог познакомиться... В то время Москва была захлестнута надеждами на демократию, обновление всей нашей жизни, при этом шла борьба, я сам видел, как в метро, из толпы, сбившейся у стены, на которой висел предвыборный плакат с портретом Ельцина, — как из толпы к портрету подскочила молоденькая женщина, раскрыла сумочку, вынула карандашик, начертила у Ельцина на груди шестиконечную звезду и гут же скрылась из глаз обалдевшей от ее стремительности толпы...
Как было не надеяться, что Карякин поддержит нас, что 20 авторов сборника смогут доказать, что и в Казахстане существует свободна пресса?..
Но шли день за днем, нам с Аней пора было возвращаться в Алма-Ату... Я сам сочинил несколько строк — для издательства, для «упертого» директора... Юрий Карякин подписал их... Дело не в том, что они никак на издательство не повлияли, а в том, как пришлось их добывать, с какими «демократическими нравами» пришлось мне столкнуться... Мелочь?.. Не стану спорить. Но для меня именно из «мелочей» складывается представление о существе человека...
Когда мы с Аней были как-то у Карякина, сидевшего за своим письменным столом, среди полок, уставленных книгами, и вид у него был замученный, истерзанный недосыпом, и глаза его — водянисто-голубые — смотрели печально, как бы прося прощенья за непрочитанный наш сборник, Аня по выходе сказала сочувственно: «Он похож на Иисуса Христа». Не знаю... Вскоре он выступил со съездовской трибуны с предложением вынести труп Ленина из Мавзолея — вопреки желанию миллионов...
