Сорняк или не сорняк? Держа в руке садовую лопатку, Клеменси задумчиво прищурила серые глаза и согнулась над клумбой. Она припомнила, что в октябре в пылу сельскохозяйственных забот высеяла здесь пакетик со смесью семян разных однолетних культур. Ладно, пусть остаются все, спокойно решила она, а там посмотрим. Весеннее солнце сверкало на ее коротких медных кудрях и увеличивало количество крошечных веснушек на аккуратном прямом носике. Клеменси опустила лопатку, подняла сброшенную было шляпу с большими полями и решительно водрузила ее на голову.

— Черт побери, я уехал в деревню, чтобы обрести мир и покой!

Испуганная Клеменси резко обернулась, и лишь затем поняла, что обращаются не к ней. Низкий, страстный голос доносился с другой стороны плотной живой изгороди.

— Мир! — За этим последовало громкое, насмешливое фырканье. — Я прожил здесь всего неделю, но каждая надоедливая особь женского пола, проживающая в этой деревне — нет, во всем Дорсете — успела сунуть сюда свой нос…

— Джошуа, дорогой, не преувеличивай, — прервал его безмятежный женский голос, а затем задумчиво добавил: — А я думала, что ты переехал сюда, чтобы быть ближе к нам с отцом.

— Они давали советы, предлагали посидеть с двойняшками, гадали, в какой из местных клубов я вступлю… — раздавалось под мерный звук пилы.

— Дорогой, они просто старались быть с тобой полюбезнее. Так сказать, приветствовали нового члена деревенской общины.

— Но я не хочу быть членом общины! У меня нет ни малейшего желания наслаждаться колокольным звоном, присоединяться к кружку ценителей вина, вступать в клуб садоводов или местную ассоциацию любителей драматического искусства…

Клеменси подняла брови и поправила большие солнечные очки. Местные общественные организации как-нибудь проживут и без этого типа, подумала она. Чувствуя некоторую неловкость из-за того, что она подслушивает чужой разговор, хотя и невольно, женщина сорвала одуванчик, поднялась на ноги и отряхнула коленки.

— Что собой представляет твоя соседка? — спросил женский голос.

Последовало еще одно презрительное фырканье.

— Одинокая женщина. Дипломированный бухгалтер. Работает в коммерческом банке в Пуле.

Клеменси поджала губы и сунула одуванчик в ведро. Доброе старое деревенское вино…

— Ни одного мужчины поблизости. Компенсирует недостаток личной жизни тем, что работает с утра до ночи. Ее биологические часы начинают отсчитывать вторую половину третьего десятка.

Ну, хватит! Клеменси, в которой чувство унижения боролось с чувством юмора, подняла лопатку и ведро с сорняками.

— Ты познакомился с ней? Дорогой, кажется, эта верхняя ветка тоже совершенно засохла.

— Не совсем. Вчера утром она появилась на крыльце с футбольным мячом Джейми. Какого черта она не могла просто перебросить его через изгородь?

У Клеменси из глаз посыпались искры. Действительно, какого черта она решила, будто настало время познакомиться с новыми соседями, а заодно сказать, что они могут заходить за своими мячами в любое время дня и ночи?

— Я не удосужился выйти, и она оставила мяч на крыльце.

Последовал легкий вздох.

— Джошуа, ты же был таким вежливым мальчиком…

— А вчера вечером я заметил, что она подглядывала за нами из окна второго этажа.

Она закрывала окно, вот и все, и случайно заглянула в соседский сад, где высокий темноволосый мужчина играл в крикет с двумя маленькими мальчиками, похожими друг на друга как две капли воды. Какая жалость, что он выбрал именно этот ничтожный миг, чтобы поднять взгляд… Клеменси задумчиво посмотрела на свою лопатку. Похоже, она занимается ерундой.

— Дорогой, тебе не кажется, что ты слишком самонадеян? Неужели ты думаешь, что каждая одинокая женщина непременно строит на тебя виды?

Глаза Клеменси замерцали от сдерживаемого смеха.

— Они строят виды не на меня. Их интересуют близнецы. Я только вхожу в набор. — В глубоком, сочном голосе мелькнула тень насмешки над самим собой, затем он вновь стал мрачным. — Но близнецы не ищут себе мать, а я, как пить дать, не ищу жену. Это мужское хозяйство, и таким оно и останется.

Клеменси сдавленно фыркнула. Неужели какая-нибудь нормальная женщина захочет иметь с ними дело?

— Да, дорогой. Когда твой отец вернется с близнецами из бассейна, я попрошу его взглянуть на твой зуб мудрости.

— Зачем же заставлять отца трудиться в воскресенье? И завтра успеется.

— Он все равно собирался пару часов поработать с документами. Кроме того, ты можешь, конечно, дотянуть до завтра, но я сомневаюсь, что это выдержат все остальные.

На мгновение наступила тишина, а затем раздался смешок.

— Неужели я все утро был таким несносным?

— Ты никогда не умел терпеть боль молча, — ответил ему нежный голос, под слегка насмешливой интонацией которого скрывалось глубокое чувство. — Сходить за лестницей?

Клеменси получила предупреждение заранее и могла бы спешно отступить, но она не собиралась позорно бежать из собственного сада. Поэтому когда на фоне веток огромного ясеня возникли темноволосая голова и сильные, широкие плечи, молодая женщина изобразила солнечную улыбку.

— Привет… — весело начала она и вдруг осеклась. При виде этих твердых, точеных черт у Клеменси перехватило дыхание и волосы встали дыбом.

Не может быть…

Она с трудом перевела дух, обругала себя идиоткой и криво усмехнулась. Неужели даже после стольких лет ей достаточно увидеть красиво вылепленную голову, упрямый квадратный подбородок и услышать низкий, глубокий голос, чтобы почувствовать себя застигнутой врасплох?

Да нет, невозможно. Тот мужчина принадлежал прошлому. В тот вечер, когда они расстались, Клеменси твердо знала, что больше никогда его не увидит.

Она снова подняла глаза. Конечно, какое-то сходство есть, попыталась убедить себя Клеменси, но этот мужчина казался более сильным, более внушительным. Его бесстрастное лицо, высеченное из гранита, было исполнено усталого цинизма.

— Клеменси Адамс, — быстро представилась она. Лет тридцать пять. Нет, не он! Это невозможно. Он не может быть ее новым соседом. Не подводит ли ее память? Это смуглое лицо иногда все еще снилось ей по ночам, но когда Клеменси просыпалась, испытывая невыразимое чувство потери, образ становился смутным. Они пробыли вместе слишком недолго.

Если мужчина и заметил ее секундное замешательство, то не подал виду. В его синих глазах не было ничего, кроме ленивого любопытства. Он неодобрительно оглядел ее с головы в шляпе до ног, обутых в сандалии, заставив Клеменси застыть на месте от обиды. Незнакомца ничуть не интересовало, слышала она его слова или нет. Если и слышала, какая разница?

— Джошуа Харрингтон, — четко ответил он, не сделав попытки улыбнуться. Короткие рукава голубой рубашки обнажали предплечья, такие же загорелые, как и сильные худые пальцы, державшие пилу.

— Как устроились? — жизнерадостно спросила Клеменси, не обращая внимания на болезненно забившееся сердце. Значит, вот как его звали… — Уверена, вы с удовольствием будете жить в деревне и станете частью нашей маленькой, дружной общины.

Уголки плотно сжатого рта поднялись вверх, и улыбка так преобразила это упрямое, жесткое лицо, что у Клеменси похолодело в животе. Сомнений больше не оставалось. Это он.

— Непременно, мисс Адамс, — протянул Джошуа Харрингтон, улыбка, читавшаяся в синих глазах, говорила о том, что он все понял. Наверняка она слышала его предыдущую тираду и теперь подтрунивает.

— Миссис Адамс, — тут же поправила она, сама не понимая, зачем ей это понадобилось. После переезда вся деревня, к огромному облегчению Клеменси, сочла ее старой девой. Она не подтверждала и не опровергала это ошибочное мнение, радуясь тому, что о Саймоне можно не упоминать.

— Миссис Адамс, — медленно повторил он. Глаза мужчины впились в ее лицо, словно пытаясь представить его без шляпы и солнечных очков. При виде выбившихся из-под шляпы медных кудрей его губы внезапно сжались, глаза прищурились, затем он резко отвернулся, мышцы на плечах и руках напряглись, и сосед начал быстро отпиливать засохшую ветку.