– Так. Заграничный паспорт Российской Федерации. Евсеева Елизавета Андреевна. Одна тысяча девятьсот восемьдесят четвертого года рождения, – Каха присвистнул. – Ничего себе, двадцать шесть лет. А я думал ей двадцать от силы! Выдан в Ярославле. Последняя виза – Турция, Трабзон. Выездной нет. Так… Евсеева Дарья Егоровна. Две тысячи третий год рождения. Двадцать восьмого июня, кстати. Выдан там же. Визы. Та же картина. Разрешение на выезд от отца. От матери нет. Что тут еще? Чеки из магазинов. Неинтересно. Хотя… Двадцать пятое июня. Ого, Трабзон! Карточка отеля. Квитанция. Банковские карты, российские, можно выбросить… Петро, а что за штампы на одеялах?

– Не по‑русски все…

Каха подошел сам.

– Получается так. Двадцать пятого июня вечером, а скорее двадцать шестого утром гражданка России Евсеева с несовершеннолетней дочерью сели в байдарку в городе Трабзон, Турция и к утру двадцать восьмого прибыли в Батуми, пройдя за двое суток более двухсот километров. Бред?

– Без мотора не пройдешь, – уверенно сказал старшина.

– Я бы не был уверен, – не согласился Вашакидзе. – Байдарка куда быстрее любой лодки.

– Вчера шторм был, – сообщил Тамразов. – Не слишком сильный, но этому недоразумению, – он кивнул на байдарку, – хватило бы за глаза.

– Тем не менее, вероятность есть. Кстати, а что с руками у них?

– Врач сказал, стерты. До мяса. У девушки были обрывки мокрого бинта. Руки ребенка она на пляже перебинтовала.

Вашакидзе задумался:

– Смотрите, что получается. Мать и дочь. Сестру без разрешения матери не выпустили бы. Да и отчества разные, и по возрасту подходит. Въехали в Турцию седьмого июня. Подтверждено визой. Выездной визы нет, значит, покинули страну неофициально. Двадцать пятого были еще в Трабзоне, покупали продукты. Последний чек в девять вечера. Одиннадцать нашего. Одеяла взяты из отеля. Из денег есть евро, американские доллары, турецкие лиры и российские рубли. Всё в небольших количествах. Что получается? После переноса девочку достали турки. Прижало так, что пришлось бежать. Где‑то достала байдарку и доплыла. Надо поинтересоваться ходовыми качествами этой штуки.

– А я гадаю, що усе инакше було, – сказал Титорчук, – турецкая шпионка вона! А малая – прикрытие! Подвезлы на машине поближче до кордону и дали подплыть. Щоб заморылись и руки стерли. Мы примем, легализуем, паспорт советский выдадимо, а вона вредить начнет. Арестовывать треба!

– Да ты что, сержант! – возмутился старшина. – Да какая же баба специально ребенку руки изуродует!?

– Це ты шпыгунив не бачив! – рассудительный хохол начал выдавать свою версию произошедшего. – Та и не ее ця дивчина! Подобрали похожую, документы справили, да и выдали за дочу. А на чужую ей плевать! И дело ясное. Кроме того, – Титорчук начал загибать пальцы. – Валютой иностранной торговала. Плавзасиб, тако ж продать намагалась. То спекуляция. Границу, знов же, незаконно пересекла! Чому не поплыла до порта? Почему на пляж й усе? Так что и без шпионажу лет на десять хватит!

– Не, это ты хватил, товарищ сержант, – поддержал начавшего бледнеть старшину, капитан Тамразов, – ее словам на пляже значения придавать не надо. Совсем девчонка плохая была. Да оно и сейчас видно. И бредит она, Егора зовет какого‑то. А дочка‑то – Егоровна. Мужа, выходит.

– Во‑во, – оживился сван, – и при задержании всё говорила: «Найдите мне мужа». Мы‑то посмеялись, как, мол, замуж невтерпеж. Оказалось, она к своему так рвется.

– Эх, товарищи, не хватает вам ще пролетарской бдительности, – уверенно заявил Титорчук. – Побачылы красивую дивчыну, й расслабились. А враг и намагается использовать таку оболочку! Знает наши мужские слабости. Правильно я говорю, товаришу старший лейтенант?

– Не думаю, товарищ сержант, – ответил Кахабер, сдерживая смех. Слишком уж уверенно рассуждал сержант. И слишком уж его рассуждения не вязались с фактами. – Конечно, надо проверить все версии. Но если эта девочка дошла за два дня от Трабзона, да еще в шторм, не ты ее посадишь, а она тебя, а может и морду набьет. Я думаю, пусть спит. А мы пока подготовим документы на ее передачу в спецгруппу по иновременникам. Происхождение задержанных сомнений не вызывает…

г. Харьков.

Максим Петрович Присталов, водитель‑дальнобойщик.

– Ты в порядке, Петрович?

– Нормально, – Присталов натянул спецовку. – Вы идите, мне еще со сцеплением повозиться надо.

Проводил взглядом водил, дружно направившихся к воротам завода.

Ничего не нормально. И не будет никогда. Но зачем портить мужикам настроение, все одно не поймут. Молодые, глупые. И, чего уж, приспосабливаются быстро. Не чета ему, старику.

А он… Всю жизнь возил на лобовом стекле фотографию Сталина. Сколько лишних шмонов за то поймал. Искренне верил, что уж Виссарионович навел бы порядок в российском бардаке. Да и… И сейчас верит. Вождь пришел. И не помогут пиндосам ни ядрен батоны, ни холодная война. Это вам не с престарелым Брежневым бодаться. И не продажных сук раком ставить за зеленые бумажки.

Наведет порядок товарищ Сталин. Как пить дать наведет.

Вот только ему, Максиму Петровичу Присталову, без разницы. Потому как не фотографией под стеклом лобовым он жил. И не ненавистью к пиндосам и наглам. Не в том смысл был. А теперь нет смысла. Никакого.

Страна перенеслась. Да не жалко ту страну, вот ни разу не жалко. Но с той страной перенеслась и обшарпанная «хрущевская» пятиэтажка. И двушка на третьем этаже заплеванного подъезда. И те, кто в этой двушке находились. Самые близкие люди. Единственно близкие. Петрович отдал бы всё за то, чтобы находиться с ними рядом. Неважно где, на фронте с фашистами или в динозавровых лесах. Лишь бы с ними. С Оксаночкой ненаглядной и с маленьким Вовиком. Но… Они где‑то там, неизвестно где, а он здесь, в Союзе, который надо поднимать, попутно давая по морде обнаглевшим пиндосам. А ему сейчас, честно говоря, начхать и на СССР, и на пиндосов… Сколько лет мотала жизнь старого водителя по всему бывшему Союзу, как долго счастье гуляло где‑то далеко от него. И вот, когда оно, наконец, пришло…

Это было как вспышка. Безумие! Ей двадцать четыре. Ему пятьдесят три. Ослепительная красавица с точеной фигуркой и крепким телом спортсменки. Хорошая должность в крупной компании. На подходе второе высшее. Блестящие перспективы. Поклонники, штабелями складывающиеся у ног. Молодые, красивые, богатые… И начинающий седеть водила‑дальнобойщик. Невысокий, жилистый, смуглый от никогда не сходящего загара. Восемь классов плюс автомеханический техникум еще в советские времена и многие тысячи километров, намотанные за долгие годы по дорогам Европы и Азии. Металлические зубы. Не все, конечно, и даже не половина, но среди передних – три. Руки, потемневшие от въевшегося масла. Вечный запах соляры. Не нищий, но далеко не миллионер. Что она нашла в нем? Почему решила отдать ему свою молодость? «Девочка, я же старый, я сломаю тебе жизнь» – «Глупый, какое это имеет значение? Я тебя люблю» – «Я тоже тебя люблю»… Кем она была для него? Любимой женщиной? Последним шансом? Неожиданно найденной дочкой? Он и сам не смог бы ответить на этот вопрос. Наверное, всего понемногу…Ее внезапные визиты, сумасшедшие ночи, уходы в рейс, возвращения, попытки порвать отношения, опомниться, новые встречи… Разборка с каким‑то претендентом на руку и сердце. Тот заявился с двумя дружками. Рослые, широкоплечие, молодые… Зеленые… До драки не дошло, монтировка в руках и кровожадный оскал битого жизнью волка объяснили домашним изнеженным щенкам ближайшие перспективы. И те ретировались, звериным чутьем ощутив свою несостоятельность. Объяснение с ее отцом, вылившееся в грандиозную пьянку. «Неправильно это, Петрович!» – «Знаю, Степаныч! И ничего не могу с собой поделать!»…

Свадьба… Рождение сына… Вовки… Еще года не прошло… Его первый шаг… За день до выезда… И счастье… Невероятное, всеобъемлющее счастье…