— У этого стола, господа, скончался Хайнрих Бёмер, ваш отец, — сказала она. — У него вышла острая размолвка с человеком, которому вы хотите продать свой пай, тот толкнул его, и удар пришелся как раз об этот стол. Господин Вагенфур, о нем я сейчас говорю, упрекнул вашего отца в том, что он живет с проституткой, содержит проститутку. Он имел в виду меня. Ваш отец упал, ударился о край стола и тут же умер. Гебхардт утверждает, что это был несчастный случай. А я утверждаю, что не несчастный случай, а убийство. Потом Вагенфур вызвал людей из фирмы, называющей себя «бюро доверительных услуг». Они увезли труп, а через день он уже висел на колокольне. Уж это-то вам известно. И дальше. Ваша мать умерла на своей вилле, как известно, от сердечного приступа. Она поехала на виллу, чтобы аннулировать договор с Цирером об аренде. После ссоры с Вагенфуром — фирма Цирера принадлежит ему — она упала замертво. Но врача, как полагается у нормальных людей, не вызвали. Снова приехали молодчики из «доверительных услуг», а на следующий день вашу мать обнаружили в гараже дюссельдорфского аэропорта. Полиция до сих пор пытается выяснить обстоятельства этих смертей. В обоих случаях свидетелем оказывался человек, который был когда-то доверенным лицом вашего отца, а потом написал письмо персоналу — это прокурист Гебхардт. Как и почему ваш отец очутился именно на колокольне, а ваша мать в гараже, мы еще не знаем. Может быть, хотели запугать господина Вольфа, который живет напротив церкви, ведь Вагенфур знал о модели Хайнриха Бёмера. Может быть. А вы хотите продать пай этому человеку. Это я считаю противоестественным. Если вы это сделаете, то, значит, продадите пай убийце вашего отца, даже если по закону он и не убийца.

Матильда, обессилев, снова присела рядом со мной. На лице ее лежала глубокая печаль. Руки на коленях дрожали. Больше всего мне хотелось взять ее на руки и крепко прижать к себе.

— Каждое слово из того, что вы слышали, правда, — подтвердил я. — Каждое слово. Вероятно, все было куда страшнее.

Близнецы вдруг очнулись. Ларс, перед тем смотревший в пространство, вскочил и, заложив руки за спину, стал быстро, как одержимый, расхаживать по гостиной, будто искал, на чем сорвать свою ярость. Саша тоже встал и подошел к Матильде. Она не обращала на него внимания и делала вид, будто рассматривает одну из картин на стене. На ней было изображено распятие, но на кресте висел не страдающий, а весело поющий Христос.

— По какому праву вы вмешиваетесь в наши дела? — наконец спросил Саша. — Может, потому, что повисли на шее моего отца и выжали его как лимон? Может, потому, что сумели обернуть его вокруг пальца, а может, потому…

— Вы безмозглый кретин, господин Бёмер, — ответила Матильда и откинулась на спинку кресла. — Вы не хотите выслушать правду, потому что боитесь уронить свое достоинство. Вы считаете меня проституткой, а не хотите понять, что ваши родители были бы сейчас живы, если бы не Вагенфур. Ладно, я вижу, что вы нацелились на продажу. Но если вы это сделаете, я выступлю на процессе Гебхардта. Встану и выложу все. Слушайте внимательно, что я скажу: ваш почтенный господин отец изнасиловал меня в своем кабинете, когда мне было шестнадцать лет. А что я должна была делать? Вы знаете, каков был ваш отец, шансов на избавление у меня не было. Кричать? Вы ведь знаете эту обитую дверь, через которую не услышишь даже пистолетного выстрела. Четыре года он держал меня в плену на квартире, угрожая, что выставит моего отца на улицу, если я от него уйду. Хайнрих Бёмер был извергом, ежедневно унижал меня, каждый день брал меня, словно какое-то животное. Эту историю, мою историю, газеты с удовольствием опубликуют. Все смогут прочесть, кто на самом деле скрывался под личиной процветающего предпринимателя и высокочтимого мецената.

— Это настоящий шантаж! — вскричал Ларс.

— Знаю, — с улыбкой заметила Матильда, — но вы не оставляете мне другого выбора. Мы уходим. Мы сказали все; от вас зависит, какое решение принять. Мою угрозу вы знаете, и я осуществлю ее в случае необходимости. И не забудьте: свидетелей у меня достаточно… Пошли, Вольф.

Она встала, взяла меня за руку и вывела из квартиры.

Когда мы спускались в лифте, нервы у меня были на пределе. У машины Матильда сказала:

— Поезжай, поезжай ко мне, чепуха, к тебе, конечно. Твоя жена все еще не прислала тебе вещи? Я уверена, что близнецы ей сейчас позвонят. Ведь тете Кристе они всегда могут поплакаться в жилетку… Садись, поехали. В подвале есть шампанское, Хайнрих выписал его прямо из Франции, он всегда говорил, что оттуда, если это касается еды и питья, никогда не поступает ничего плохого. Шампанское урожая шестьдесят девятого года, редкий экземпляр. Мы его заслужили.

Ее радостное настроение вселило в меня грусть.

— Матильда, — сказал я. — Ты с самого начала запланировала свое выступление на сегодняшний вечер?

— Да, но только не на сегодня. Сегодня я была просто в ярости из-за того, что мой рассказ о Вагенфуре и о том, как погибли их родители, почти не произвел впечатления на близнецов. Ну а Хайнрих был, конечно же, самым нежным любовником на свете. Только у меня не осталось другого выбора, кроме как унизить себя, а его изобразить зверем. Хайнрих мне это простит.

Шампанское было отменным.

После второго бокала Матильда расслабилась. Она много смеялась, хлопала себя по коленям, но, когда я хотел ее поцеловать, она грубо оттолкнула меня и прошипела:

— Вольфик, хочу, чтобы в будущем у нас было полное взаимопонимание: есть только один человек, которого я буду любить до конца жизни, и ты его знаешь. То, что он мертв, не имеет никакого значения!

Был вторник, десятое июля. Солнце расцветило узорами стены кабинета, который был когда-то кабинетом бога-отца; Шнайдер по обыкновению сидел на краю стола и вертел в руках какое-то письмо. Он задумчиво смотрел в окно, будто забыв о всех нас — о Хётгере, Адаме и обо мне, — и улыбался улыбкой победителя; в ней были одновременно облегчение и усталость.

Все еще улыбаясь, он медленно повернулся и произнес довольно деловым тоном:

— Так вот, господа, близнецы не будут продавать свой пай третьему лицу, а если продадут, то только заводу. Срока они не называли, но подчеркнули, что предложат нам свой пай только тогда, когда мы сможем собрать деньги. Вы знаете, что для этого может потребоваться несколько лет, даже при хорошем положении с заказами, которое мы сейчас имеем. Такому повороту дел мы обязаны господину Вольфу. Он заходил к ним, конечно с моего ведома, и объяснил, что продажа в настоящее время имела бы лишь негативные последствия… Ну, кажется, это препятствие мы преодолели.

Адам и Хётгер кивнули мне с искренней радостью на лицах. Адам казался даже растроганным, так как несколько раз доставал носовой платок. Я был благодарен Шнайдеру за то, что он не упомянул о Матильде. Это была лестная ложь — приписать все заслуги мне. Во всяком случае, ни Матильда, ни я и словом не обмолвились Шнайдеру о том, как она шантажировала близнецов. Мы с ней условились молчать об этом, и можно было быть уверенным, что и близнецы никогда ничего не расскажут.

— А теперь мы со спокойной совестью можем напиться, — сказал Шнайдер, положил письмо на стол и довольно потер ладони. — В ближайшие дни я приглашу членов правления в наш лучший ресторан, к Ленхофу, на праздничный ужин. Такую малость мы можем себе позволить.

Он замолчал, будто мы его перебили, потом стал напряженно прислушиваться к тому, что происходило за окном.

— Ничего не слышите? — спросил он. — Множество людей бегут по двору.

Я подошел к окну и посмотрел вниз: внизу перед входом в заводоуправление полукругом стояла толпа, насколько я мог судить, тут собралась половина персонала. Все они молча смотрели вверх, на меня.

Я уперся обеими руками в подоконник, сзади подошли Шнайдер, Адам и Хётгер. Я отодвинул предохранитель и широко распахнул окно вовнутрь. Когда народ во дворе увидел Шнайдера, раздался чей-то крик: