И, наконец, третье из указанных писем целиком посвящено взаимоотношениям Павла с его учителем, о чем подробнее будет сказано ниже. Пока же лишь отметим, что, судя по приведенным письмам, наиболее живой интерес из всего увиденного юноша, похоже, проявлял к аспектам, так или иначе связанным с религией. И это впечатление отнюдь не обманчиво. С детских лет Павла Строганова отличала глубокая религиозность. Во многом это было связано с особенностями воспитания. Попо родился в Париже и жил там с родителями до семилетнего возраста. Родным языком он считал французский. Когда же семья вернулась в Россию, мальчика стали усердно учить русскому языку и основам православия. Разумеется, ни в том, ни в другом Ромм не был компетентен, и задача преподавания этих предметов легла на плечи русских учителей. Более того, согласно педагогической теории Ж.-Ж. Руссо, каковую Ромм положил в основу своей системы воспитания, регулярные занятия с ребенком следовало начинать лишь с 12 лет. Вот почему Ромм и приступил к ним лишь в 1784 г. Следовательно, с 7 до 12 лет, когда ребенок особенно восприимчив к новым впечатлениям, Попо систематически изучал лишь русский язык и религию. Да и позднее, как свидетельствуют письма юного Строганова из Киева 1785-1786 гг., эти предметы занимали наибольшую часть его учебного времени в течение всего периода пребывания в России^[755]. Неудивительно, что к моменту отъезда за границу, где Павлу предстояло интенсивно осваивать естественные и точные дисциплины, его религиозные убеждения были уже достаточно прочными. Как отмечал Ромм в одном из писем: "Особенно живой интерес он проявляет к Священному писанию. В те моменты, когда мы можем заняться чтением, я ему предлагаю различные интересные работы, которые он мог бы слушать с удовольствием, но он постоянно предпочитает Ветхий или Новый Завет"^[756].

В литературе нередко встречается мнение о том, что воззрения Павла Строганова полностью определялись Роммом и совпадали со взглядами последнего. Например, К.И. Раткевич писала: "Воспитанником своим Ромм завладел всецело. Мальчик говорил его словами, думал мыслями, подсказанными наставником, реагировал на впечатления внешнего мира в соответствии с его принципами. Так продолжалось и тогда, когда он стал юношей"^[757].

В действительности же их сосуществование было далеко не столь гладким и периодически омрачалось острыми конфликтами. Вступая в должность гувернера, Ромм питал надежду создать из своего воспитанника того самого "естественного человека", которого Руссо изобразил в знаменитом трактате "Эмиль, или О воспитании". Подписав договор с графом А.С. Строгановым, Ромм 11 мая 1779 г. делился с Дюбрелем планами на будущее: "Мы увидим Петербург, Голландию, Пруссию, Англию, затем я представлю своим добрым друзьям в Риоме ученика, достойного их, поскольку хочу сделать из него человека. Именно таким он выйдет из моих рук"^[758]. Характерно, что Ромм почти дословно цитирует Руссо: "Выходя из моих рук... он будет прежде всего человеком"^[759].

Однако живой ребенок оказался совсем не похож на выдуманного Эмиля, особенно, когда подошел к подростковому возрасту. В письмах старшему Строганову Ромм не раз жалуется то на "излишнюю живость" Попо, то на его "инертность и лень". Учитель и ученик ссорятся, не разговаривая порой помногу дней. В такие периоды Ромм переходит на письменное общение с воспитанником, сочиняя длинные обличительные послания, подобные следующему: "...Отказавшись от моих забот ради своей самостоятельности, вы впали в невежество, чревоугодничество, лень, неучтивость и самую возмутительную неблагодарность. Несчастный! если это будет продолжаться, вы скоро станете самым презренным, самым отвратительным существом" и т.д.^[760] К концу пребывания в России Ромм даже обращается к А.С. Строганову с просьбой об отставке с поста воспитателя: "Господин Граф, я признаю своё бессилие. Я чувствую себя абсолютно неспособным достичь даже посредственных успехов на этом тернистом поприще. Опыт более чем семи лет дает мне право признаться в своей полной непригодности. Теперь я жалею о том, что столь долго занимал место возле вашего сына, которое кто-нибудь другой мог заполнить с большей пользой для него и к большему удовлетворению для вас и всех тех, кто заинтересован в его воспитании"^[761].

Конфликты между Роммом и его подопечным не прекратились и после отъезда из России. Во время одного из них Павел даже обратился к отцу за разрешением покинуть Женеву и отправиться в действующую армию на турецкий фронт^[762]. Правда, ссоры с воспитателем, как правило, сопровождались у юноши периодами раскаяния. Так, уже три дня спустя после этой отчаянной просьбы Павел пишет родителю: "Вы знаете, что мой величайший порок по сих пор есть ленность. Господин Ром много трудился, чтоб во мне искоренить оной. В том, как и во многих других вещах, я был столь глуп, его не хотел слушать, на то вас покорно прошу мне ето простить, ибо чувствую, что тем вам и всем моим родным буду очень не угоден. Я взял сильное намерение его во всем слушать и совершенно надеюсь на вашу отеческую милость". После чего Ромм добавляет: "Господин Граф, постскриптум Попо дает вам понять, что в отношениях между нами далеко не всегда царит полное взаимопонимание. Его легкомыслие, а, особенно, ощущение собственных сил, придающее ему с каждым днем всё больше энергии, заставляют его порою возмущаться теми ограничениями, которыми я сдерживаю его переменчивые капризы. Разума, того единственного средства, коим я бы хотел на него воздействовать, всегда оказывается недостаточно"^[763].

Впрочем, внешне отношения Ромма с его подопечным выглядели почти идеальными. Со стороны было невозможно догадаться о существующем напряжении между учителем и учеником. Миет Тайан с восхищением описывала кузине тот спартанский образ жизни, к которому приучал Павла Строганова его наставник: "Нет необходимости обладать миллионами, моя дорогая подруга, чтобы жить в таких лишениях, как г-н Граф. Его воспитание, вместо того чтобы учить пользоваться своим достоянием, формирует привычку обходиться без оного. Выросший в суровых условиях, он сумеет выдержать превратности судьбы, не жалея о том, к чему привыкают богачи. Предназначенный к военной службе, он порой должен будет обходиться без самого насущного. Привыкнув с ранних лет к лишениям, он станет страдать от них меньше, чем другие. Ему не придется отказываться от перины, чтобы спать на голых досках, ведь он никогда не знал мягкой постели. Последний из солдат спит в лучших условиях, чем он. Г-н Ромм утверждает, что именно такому режиму г-н Граф обязан своим хорошим здоровьем. Когда он^[764] взялся за его воспитание, тот, как и все дети богачей, был достаточно слабым, капризным и злым, постоянно плакал, требуя исполнения всё новых прихотей, которые иногда невозможно было удовлетворить. Он был обузой для него^[765] и для других. Терпение и большие способности г-на Ромма позволили избавиться от всех этих мелких недостатков; характер его^[766] улучшился, здоровье стало совершенным. Подобная счастливая перемена доказывает преимущества системы, против которой мы роптали. Я начинаю верить, что мой дядя прав"^[767]. В словах Миет отчетливо слышен тот апломб, с коим Ромм, очевидно, объяснял своим слушателям достоинства осуществляемой им системы воспитания.

Обладая почти неограниченной властью над подопечным, он охотно демонстрировал её в присутствии родных и земляков, публично заставляя Павла Строганова отказываться даже от самых невинных удовольствий, не совместимых, по мнению учителя, со спартанским образцом поведения. О нескольких таких случаях Миет рассказывает в своих письмах: «Ты будешь весьма удивлена, моя дорогая подруга, когда узнаешь, что граф не может съесть ничего из того, что захочет, не посоветовавшись со своим воспитателем. Я опасалась, что наша кухарка окажется не достаточно искусна для столь богатого наследника; однако приготовить то, что ему позволено, смогла бы и самая последняя судомойка: жареное мясо, пареные овощи, сырые яйца, молоко и фрукты. Вино – никогда, тем более ликер, и никакого кофе. Вот примерно и всё обычное меню молодого человека, который однажды получит состояние в несколько миллионов. Моя мать, не знавшая о режиме графа, предложила ему котлеты в пикантном соусе. Он взял их, не обратив внимания, и уже начал есть, когда это заметил г-н Ромм. Он^[768] подал ему знак, выражая своё неудовольствие. Ученик послушно положил на тарелку кусочек, который уже собирался нести в рот, возможно, сожалея, что не успел осуществить это намерение. Мы восхищались покорностью графа и критиковали суровость г-на Ромма. (...) Г-н Ромм молча выслушал то, что семья считала вправе ему высказать. Когда все закончили говорить, он встал и торжественно заявил, что всё сказанное ему по поводу ученика вызывает лишь досаду, но никоим образом не изменит план воспитания. Твердый в своих решениях и в своих принципах, он^[769] никогда не уступает чьим-либо просьбам. Как ты понимаешь, после этого каждый предпочитает держать своё мнение при себе. Мы позволяем себе лишь потихоньку жалеть молодого графа, у которого непреклонность наставника, похоже, не вызывает такого же протеста, как у нас. Он так ему доверяет, что легко подчиняется всем ограничениям, которые тот на него налагает.