В лионской эпопее противоречивая натура Кутона проявилась во всем богатстве оттенков. С одной стороны, это истый приверженец идеологических догматов, готовый ради них пренебречь самой реальностью, фанатичный поклонник идеи, для которого она была более подлинна, чем окружающая его действительность. С другой – ему отнюдь не чужды такие человеческие чувства, как сострадание, жалость, отвращение к жестокости. В тот момент эти качества ещё могли одновременно и сравнительно бесконфликтно уживаться в одном человеке, но уже скоро служение идее потребует от него подавить все те движения души, которые окажутся несовместимы с беспощадной борьбой во имя торжества исповедуемых им принципов.

Теперь, думаю, самое время подробнее рассказать о мировоззрении Кутона. Он, как Робеспьер и Сен-Жюст, был горячим поклонником учения Жан-Жака Руссо, создателя одной из самых известных и популярных в XVIII в. утопий, изложенной в знаменитом трактате "Об Общественном договоре" и ряде других произведений. Апологет наиболее последовательного осуществления принципа "прямой" демократии, Руссо доказывал, что созданный общей волей всей нации Политический организм (Государство) обладает неограниченной властью над каждым индивидом. Ежели какой-нибудь человек или даже целая социальная группа считают, что требования, предъявляемые им подобным Государством, противоречат их интересам, то последнее, согласно теории Руссо, вправе применять к "заблуждающимся" любую форму принуждения, дабы силой "заставить быть свободным"^[680]. Однако в отличие от большинства утопических проектов того времени тоталитарная по своей сути утопия Руссо была изложена в довольно туманной форме со множеством взаимоисключающих оговорок и отступлений, окутана флером социальной демагогии и при этом не содержала никаких конкретных рекомендаций по осуществлению на практике предложенной в ней схемы идеального строя. Такая её особенность вполне устраивала Робеспьера и Кутона на ранней стадии Революции. Находясь постоянно в оппозиции всем сменявшим друг друга правительствам, они заимствовали из книг Руссо аргументацию для критики властей фактически по любому вопросу политики. Руссоистская теория являлась для них орудием разрушения Старого порядка, а потому их нимало не смущали расплывчатость и противоречивость её отдельных положений. Скорее наоборот. Робеспьер, например, опирался на авторитет Руссо, как требуя полной отмены смертной казни, так и призывая скорее отправить короля на эшафот. Всё зависело оттого, что было выгодней в данной политической ситуации.

Когда в результате народного бунта робеспьеристы (так называли наиболее близких к Неподкупному якобинцев) пришли к власти, они какое-то время действовали, исходя из обстоятельств текущего момента. В течение нескольких месяцев они ежедневно вынуждены были решать насущные вопросы сохранения революционного режима, не имея возможности задумываться о более отдаленной перспективе. Конечно, в своих действиях, как мы видели на примере Кутона, они руководствовались определенными идеологическими постулатами, иногда даже вопреки действительности, но всё же в целом эта идеология ещё не приобрела строгих очертаний догматической схемы, имеющей самодовлеющее значение. Однако как только пресс сиюминутных нужд ослабел и открылась возможность от борьбы за выживание перейти к созидательной работе, для них стала очевидной необходимость привести свои принципы в систему, придав им форму позитивной программы, способной служить руководством к конкретным действиям. Пожалуй, первым из робеспьеристского триумвирата с подобной проблемой столкнулся Кутон.

По окончании лионской экспедиции он вернулся в Пюи-де-Дом с намерением провести преобразования, которые сделали бы его департамент образцом для всей Франции. Именно здесь абстрактный идеал Руссо впервые должен был обрести плоть и кровь повседневной реальности.

Если для общественной мысли XVIII в. в целом характерно повышенное внимание к этическим вопросам, к проблеме воспитания гражданских добродетелей, то Руссо вообще возвел данный аспект в абсолют, считая мораль наиважнейшим компонентом социальной жизни. Соответственно главную задачу совершенного государства он видел в принудительном утверждении норм "естественной" нравственности: "Если это хорошо – уметь использовать людей такими, каковы они, – то ещё много лучше – сделать их такими, какими нужно, чтобы они были; самая неограниченная власть – это та, которая проникает в самое нутро человека и оказывает не меньшее влияние на его волю, чем на его поступки"^[681]. Законы, регулирующие сферу морали, Руссо называл "замковым камнем" свода всего государственного здания.

Особую роль в утверждении надлежащей нравственности Руссо отводил религии: "Для Государства весьма важно, чтобы каждый гражданин имел религию, которая заставляла бы его любить свои обязанности"^[682]. Разумеется, христианство, предполагавшее духовную свободу человека от земных властей ("кесарево кесарю, а Божие Богу"), не подходило, по мнению философа, на роль гражданского культа: "Эта религия, не имея никакого собственного отношения к Политическому организму, оставляет законам единственно ту силу, которую они черпают в самих себе, не прибавляя никакой другой, и от этого одна из главнейших связей отдельного общества остается неиспользованною. Более того, она не только не привязывает души граждан к Государству, она отрывает их от него, как и от всего земного"^[683]. Таким образом, формально выступая за веротерпимость, Руссо не оставлял места Христианству в своём идеальном государстве. Новая мораль требовала новой религии.

Кутон, прилежный ученик Руссо, также считал "естественную", или, как он её ещё называл, "вселенскую" (universelle) мораль важнейшим средством разрешения всех проблем общества. Причем этическое объяснение он давал не только политическим или социальным, но и экономическим явлениям. Например, ещё будучи в Париже, он видел причины инфляции не в состоянии экономики, а в развращающем влиянии англичан^[684]. Когда в Клермон-Ферране торговцы, напуганные инцидентом в Риоме и лишившиеся из-за рекрутского набора значительной части клиентуры, опасались открывать лавки, Кутон расценивал это как следствие испорченности и злого умысла^[685].

Соответственно путь к вожделенному царству Свободы, Равенства и Братства, по Кутону, – воспитание, просвещение, искоренение "фанатизма и предрассудков" (под коими он понимал католицизм), борьба с "нравственной испорченностью", которая трактовалась как преступление против Революции. А поскольку для утверждения в обществе новых этических ценностей требовалась сильная государственная власть, триумфальное возвращение на родину покорителя Лиона ознаменовалось ещё более радикальной, чем прежде, "чисткой" органов управления. Уже в день отъезда из Лиона Кутон издал постановление об аресте и предании суду бывших должностных лиц администрации Пюи-де-Дома, подписавших в июне протест против изгнания жирондистов. Вернувшись в департамент, Кутон произвел перестановки в составе наблюдательных комитетов, пополнив их своими людьми. В то же время он усилил контроль над этими органами, создав для того Временную передвижную комиссию всеобщего наблюдения. Из народных обществ – местных аналогов Якобинского клуба – по требованию Кутона были изгнаны все колеблющиеся. Предпринятые им кадровые изменения оказались настолько эффективными, что вплоть до падения робеспьеристов местные власти ревностно и беспрекословно выполняли намеченную Кутоном программу преобразований.

Центральным пунктом данной программы являлось вытеснение католичества искусственно создаваемым гражданским культом. Уже в Амбере, первом городе департамента, куда Кутон и Менье торжественно прибыли по окончании лионской кампании, они издали постановление о публикации за государственный счет антихристианских куплетов и рассылке их по всем коммунам Пюи-де-Дома. 20 брюмера (10 ноября 1793 г.) Кутон устроил в Бийоме публичное разоблачение реликвии "святой крови" и, наконец по прибытии в Клермон-Ферран издал постановление о запрете всех культов^[686].