Впрочем, "ревизионистам" в советской историографии ещё "повезло": их работы, по крайней мере, стали предметом специального анализа, пусть даже и в целях идеологического опровержения. О консервативных же историках в отечественной литературе до самого конца 80-х годов, как правило, продолжали писать языком политического памфлета. Дабы дать читателю более полное представление о существовавшей тогда в нашей науке ситуации рискну предложить его вниманию один из текстов того времени, посвященных данной проблеме, а именно – своё выступление на уже неоднократно упоминавшемся "круглом столе" 1988 г. За прошедшие годы многое изменилось в нашей науке, и сегодня этот текст уже выглядит в чём-то архаичным, однако я привожу его целиком, таким, каким он 16 лет назад вышел в малотиражном и давно уже ставшем библиографической редкостью сборнике материалов указанной дискуссии. Пусть читатель почувствует вкус той эпохи перемен, когда отечественные историки Французской революции находились на распутье: с одной стороны, они ещё и не помышляли о том, что когда-либо смогут выйти за пределы марксистской парадигмы, в лоне которой произошло их профессиональное становление, с другой – они уже остро ощущали невозможность дальнейшего развития науки в жестких идеологических рамках и всеми силами стремились эти рамки раздвинуть.

О новом отношении к консервативной историографии: через критику к синтезу

В силу ряда обстоятельств, заслуживающих специального освещения, в советской исторической науке на длительное время утвердился довольно односторонний подход к интерпретации истории Франции конца XVIII в. Французская революция и, особенно, якобинская диктатура рассматривались преимущественно с точки зрения их прогрессивной значимости. Любая же попытка критического осмысления отдельных негативных сторон революционного процесса неизменно встречала отпор. Естественно, при подобном взгляде на вещи имело место практически полное непринятие советскими авторами консервативной историографической Традиции. По праву считая себя продолжателями "классической" историографии революции^[393], они унаследовали от своих предшественников – либеральных и демократических историков конца XVIII – начала XX в. – не только достоинства, но, к сожалению, и не вполне объективное отношение к сторонникам консервативного направления, доходящее нередко до отрицания вообще какой-либо научной значимости их работ.

Оправдан ли такой подход? Допустимо ли повторять практически без всякой коррекции суждения, высказанные в пылу полемики десятки лет назад, когда прием, оказываемый тому или иному сочинению о революции, определялся не столько его научно-познавательной ценностью, сколько его политической направленностью?

Легко понять чувства Т. Пейна, называвшего сочинение Бёрка "Размышления о революции во Франции"^[394] "драматическим произведением", изобилующим инсинуациями и искажающим факты с целью оклеветать восставших французов^[395]. Для демократа Пейна книга Бёрка была лишь политическим памфлетом, призванным воспрепятствовать распространению революционных идей в Англии. Но означает ли это, что и почти два столетия спустя можно ограничиться повторением его оценки, характеризуя работу Бёрка только как "яростные нападки" человека, охваченного "припадками слепой, безумной, судорожной ярости"^[396]?

Когда А. Олар и Ж. Жорес вступили в спор с И. Тэном, они рассматривали его многотомный труд^[397], прежде всего, как попытку поставить под сомнение политические ценности 1789 г., начертанные на знамени Третьей республики. Соответственно их отношение к Тэну определялось, в основном, острой политической борьбой тех лет, в которой либерал Олар и социалист Жорес были активно действовавшими лицами^[398]. Однако, как справедливо заметил A.3. Манфред, "страсти, когда-то волновавшие и разделявшие участников и современников революционных событий, а позже их сторонников и противников, давным-давно перегорели и остыли, от них остался лишь пепел"^[399]. Почему же в нашей специальной литературе работу Тэна до сих пор определяют "по Олару" – лишь как "злостную карикатуру на революцию"^[400]?

Напряженностью политической ситуации объясняется также суровый прием, который встретили в 20-е годы историко-социологические изыскания О. Кошена^[401]. Для Олара и А. Матьеза, чьи резко отрицательные рецензии обрекли эти труды на долгое забвение, консервативные взгляды Кошена были важнее новизны поставленных им проблем. Понять их нетрудно: правые тогда шли к власти под лозунгом отказа от традиций Великой французской революции^[402], и острокритическое освещение революционной истории в условиях тех лет неизбежно принимало ярко выраженную политическую окраску. Но времена изменились^[403]. Почему же и теперь суждения Олара и Матьеза преподносятся в качестве решающего аргумента "научной несостоятельности" работ Кошена^[404]?

Должны ли мы безоговорочно принимать оценки, вынесенные десятки лет назад? Надо ли становиться на точку зрения историков прошлого, чей небеспристрастный подход к истории революции был обусловлен особенностями современной им политической ситуации? Надо ли по примеру "проякобинской" историографии XIX в. освещать факты с позиции одной из участвовавших в революции сторон?

Едва ли такой путь отвечает сути марксизма, призывающего рассматривать каждое явление диалектически, учитывая всю совокупность его внутренних и внешних связей и противоречий. Известно, например, сколь гибко и неоднозначно оценивали различные этапы революции К. Маркс и Ф. Энгельс^[405]. Такой же диалектический подход необходим ныне и при оценке реального вклада различных исследователей в изучение революционных событий XVIII в. Надо отказаться от предвзятого отношения к работам консервативных авторов, чтобы суметь увидеть в их трудах не только отличную от марксистской идеологическую направленность, но и все то действительно позитивное, творческое усвоение которого позволило бы нашей исторической науке дальше продвинуться по пути постижения объективной истины. Основой для успешного развития исследований истории Французской революции должен стать синтез подлинно научных достижений всех течений мировой историографии, в том числе консервативного.

Предпосылки для этого есть, ибо частично такой синтез фактически уже осуществляется, хотя и в скрытой форме. Историки-марксисты разрабатывают немало проблем, впервые поставленных именно консервативными авторами, правда, об истоках подобных исследовательских направлений в этих случаях, как правило, не упоминают. Приведем несколько примеров.

Ученые-марксисты всегда проявляли повышенный интерес к социально-экономической сфере жизни французского общества накануне, во время и после революции XVIII в. Однако начало осмыслению экономической подоплеки революционных событий положили ещё их современники. Проблема экономической обусловленности и последствий революции для хозяйственного развития широко обсуждалась участниками дискуссии, развернувшейся в английской публицистике 90-х годов XVIII в. и оказавшей большое влияние на последующие изыскания профессиональных историков. Причем, в данное русло дискуссия была направлена Эдмундом Бёрком, одним из наиболее ярких представителей консервативной мысли нового времени, который уже тогда поставил важнейший теоретический, не разрешенный в полной мере и поныне, вопрос об экономической детерминированности и цене революции^[406].

Другая важная проблема, неизменно находящаяся в центре внимания марксистской историографии, – проблема классовой борьбы. Мы знаем, что ещё до Маркса её активно разрабатывали либеральные историки эпохи Реставрации, чьи труды позднее получили самую высокую оценку классиков марксизма. Одним из непосредственных предшественников Тьерри и Гизо, Минье и Тьера на этом поприще был опять же Э. Бёрк. Он ранее многих других указал на конфликт "денежного" и "земельного интересов" как на объективный фактор, ставший при определенных субъективных условиях предпосылкой революционного переворота во Франции.